По инициативе Хрущёва, в порядке борьбы с «культом личности Сталина» в общественном сознании и в военноисторической литературе были закреплены представления о том, что трагедия 22 июня 1941 года произошла по вине вождя. Сталин, дескать, слишком доверял Гитлеру и будто бы даже утверждал, что в 1941 году Германия на нас не нападёт.

В духе хрущёвских установок и маршал Советского Союза С.С.Бирюзов в книге своих воспоминаний, изданной в 1961 году, утверждает, что Сталин «до самой последней минуты не отдавал распоряжение о приведении войск в боевую готовность, хотя был осведомлён о концентрации немецких дивизий у нашей границы.».

Даже после отстранения Хрущёва от власти официальная пропаганда учила население верить тому, что Сталин бездействовал и проспал начало германской агрессии. Об этом можно прочитать, например, в книге маршала А.И.Ерёменко, изданной в 1965 году под названием «В начале войны»:

«Опоздание с распоряжением о приведении войск в боевую готовность связано с тем, что Сталин, будучи главой правительства, верил в надёжность договора с Германией и не обратил должного внимания на поступавшие сигналы о подготовке фашистов к нападению на нашу страну, считая их провокационными.

Сталин полагал, что Гитлер не решится напасть на СССР. Поэтому он не решился на проведение срочных и решительных оборонительных мероприятий, опасаясь, что это даст повод гитлеровцам для нападения на нашу страну. На Сталине, являвшемся фактически главой государства, лежит основное бремя ответственности за наши поражения.».

Подобную точку зрения разделял и поддерживал своим авторитетом маршал Г.К.Жуков:
«Гитлер принял все меры, чтобы внушить Сталину мысль о его вполне лояльном отношении к Советскому Союзу, и неоднократно заверял, что Германия никогда не нарушит своих обязательств. И, как это ни странно, И.В.Сталин поверил этим фальшивым заверениям Гитлера. Он полагал, что если мы будем вести крайне осторожную политику и не давать повода немцам к развязыванию войны, и будем выполнять взятые на себя торговые и иные обязательства, войны можно избежать или, в крайнем случае, оттянуть. Так думало и всё сталинское руководство страны.».

ПРИМЕЧАНИЕ. В связи с тем, что в процессе переизданий мемуаров Г.К.Жукова происходили некоторые текстуальные изменения, имеет смысл заранее указать источник цитирования. В данной книге будет использован трёхтомник 7-го издания 1986 года, который автору подарила тёща Кашкина Вера Тимофеевна – участница ВОВ, лейтенант медицинской службы.

Далее Жуков в своей мемуарной книге отмечает, что в 1940 году был составлен оперативный план, который после уточнений действовал и в 1941 году. В случае угрозы войны первый пункт этого плана предусматривал «приведение вооружённых сил в боевую готовность». Цитируем Жукова:
«Естественно, возникает вопрос: почему руководство, возглавляемое И.В.Сталиным, не привело в жизнь мероприятия им же утверждённого оперативного плана? Почему оборона страны оказалась не на должной высоте, и мы были захвачены врасплох?».

Между тем, к настоящему времени достоверно установлено, что план нападения Германии на Советский Союз был подписан Гитлером 10 июня 1941 года. Советское руководство по некоторым донесениям наших разведчиков узнало о принятом Гитлером решении. Во всяком случае, уже 12 июня Сталин санкционировал выдвижение войск из глубинных военных округов на Украину. Речь идёт о 16-й армии М.Ф.Лукина и 19-й армии И.С.Конева.

Затем по указанию Сталина начальник Генштаба Г.К.Жуков направил командующим войсками приграничных округов и трёх флотов шифрованную телеграмму (директиву) о приведении вверенных им войск в боевую готовность. Известно, что Жуков подписал эту директиву 18 июня 1941 года.

Казалось бы, сделан правильный шаг в нужном направлении. Почему тогда Жуков в своих воспоминаниях не делает ни малейшего намёка на то, что такую шифрограмму он когда-нибудь направлял? Эта директива, по идее, должна была стать для него предметом гордости, а он о ней стыдливо умалчивает, как будто речь идёт о чём-то недостойном. В чём заключается интерес Жукова «забыть» и нигде не упоминать о своей директиве от 18.06.41?

О том, что такая директива действительно была, общественность узнала только после рассекречивания протоколов допроса и суда по делу генерала армии Д.Г.Павлова других, связанных с ним лиц (материалы имеются в интернете).
На закрытом судебном заседании Военной коллегии Верховного Суда Союза ССР 22.07.41 генерал Павлов сделал такое заявление:

«Я признаю себя виновным в том, что директиву Генерального штаба РККА я понял по-своему и не ввёл её в действие заранее, то есть до наступления противника. Я знал, что противник вот-вот выступит, но из Москвы меня уверили, что всё в порядке, и мне приказано быть спокойным и не паниковать. Фамилию, кто мне это говорил, назвать не могу.».

Член Военколлегии Верховного Суда А.Н.Орлов на том же заседании констатировал: «И после телеграммы начальника Генерального штаба от 18 июня войска округа не были приведены в боевую готовность».
Возникает законный вопрос: В чём причина странного поведения Жукова, почему он занял позицию: я – не я, директива – не моя? Со всем этим надо разбираться. Также имеются вопросы и к самому документу, и к истории его появления.

Прояснить вопрос помогут записи в «Журнале регистрации». Так мы обобщённо называем сборник тетрадей и журналов, в которых работниками секретариата Сталина фиксировались все лица, побывавшие в его приёмной, с указанием времени входа и выхода.

Открываем записи за 18.06.41. С.К.Тимошенко и Г.К.Жуков зашли вместе в числе первых посетителей в 20:25 вслед за В.М.Молотовым, а вышли из кабинета в 00:30 уже 19 июня. В 20:45 появился Г.М.Маленков. Ближе к полуночи в 23:10 заходят: нарком авиационной промышленности А.И.Шахурин, его заместитель и авиаконструктор А.С.Яковлев, командующий ВВС П.Ф.Жигарев, конструктор артиллерийских систем большой мощности Ф.Ф.Петров.
Вождь Тимошенко с Жуковым всё ещё не отпускает. Видимо, хочет, чтобы руководители военного ведомства были в курсе новых разработок ВПК и сроках их внедрения. Все вместе покидают кабинет в 00:30 после окончания приёма.

Ничего не сходится с точки зрения логики и здравого смысла! Несомненно, что Сталин не стал бы так долго задерживать Тимошенко с Жуковым, если бы в войска требовалось направить срочную директиву. Это – раз. Во-вторых, с учетом времени, необходимого для составления самого текста директивы, теперь она будет отправлена только 19 июня, когда её могла зарегистрировать канцелярия Генштаба. В-третьих, непонятно, почему вождь демонстративно «проигнорировал» Тимошенко, если тот сидел рядом с Жуковым.

Приходит догадка: Сталин дал указание относительно директивы раньше, то есть 17 июня, и потому был уверен в том, что она уже направлена куда следует и кому следует. Для проверки данного предположения смотрим записи в «Журнале регистрации» за 17.06. Приём открывается в 20:15, когда первым заходит Молотов. Спустя пять минут в кабинет приглашаются: нарком Госбезопасности В.Н.Меркулов, его заместитель М.В.Грибов и ответственный за внешнюю разведку в НКВД СССР Б.З.Кобулов. Указанные лица больше других информированы в вопросах государственной безопасности и внешней разведки. Сорок минут они докладывают о реальной угрозе начала войны и покидают кабинет в 21:00.

Два члена высшего руководства (Сталин и Молотов) начинают обсуждать ситуацию, которая выглядит угрожающей. Теперь для них становится понятным, почему Германия ответила молчанием на Заявление ТАСС от 13.06.41. В советских газетах документ был опубликован 14 июня. Это заявление было доведено до Берлина по дипломатическим каналам с целью прозондировать намерения германской стороны. Последняя не упускала случая подтвердить свою приверженность духу и букве советско-германского Договора о ненападении и лишний раз указать на провокационную деятельность Великобритании. На этот раз никакой реакции из Берлина не последовало. Такое молчание красноречивее всяких слов свидетельствовало о том, что Гитлер принял окончательное решение о нападении на СССР, и потому ничего подтверждать или опровергать не собирался. Необходимо незамедлительно принять контрмеры.

Сталин вызывает главу секретариата Поскрёбышева и даёт указание срочно вызвать Тимошенко и Жукова. Поскрёбышев вскоре докладывает, что последних нет на месте. Как правило, работники секретариата Сталина предварительно оповещают тех лиц, которых вождь вызывает для беседы. Поскольку Тимошенко с Жуковым заранее не оповещали, то они могли, например, выехать в войска. На месте только Ватутин — первый заместитель Жукова. Сталин понимает, что ждать следующего дня никак нельзя. «Хорошо, вызывайте Ватутина».

Сталин хорошо знает Николая Фёдоровича Ватутина. Записи в «Журнале регистрации» позволяют сделать вывод, что Жуков заходил к Сталину только вместе с Тимошенко (так было до 23 июня 41-го), но довольно часто их сопровождал Ватутин. У последнего был талант быстро облекать в письменную форму устные распоряжения своих начальников. Кроме того, Ватутин обладал прекрасной памятью и был в курсе всех дел в Генштабе.

Ватутин появляется в 22:00 и пробудет в кабинете 30 минут. За это время Сталин даст ему указание составить проект директивы за подписью начальника Генштаба о приведении войск приграничных округов, а также флотов (кроме Тихоокеанского) в повышенную боеготовность. Сталин не сомневался в том, что толковый и ответственный Ватутин сделает всё в срок и в лучшем виде.

Теперь надо понять, почему Сталин именно вечером 17 июня принял срочное решение о приведении войск приграничных округов и флотов в боевую готовность. Что послужило толчком к этому? Необходимое звено в цепочке причинно-следственных связей удалось найти после ознакомления с книгой Георгия Нефёдовича Захарова под названием «Я – истребитель».

Перед войной генерал-майор Захаров служил в ЗОВО в должности командира 43-й истребительной авиадивизии со штабом в городе Могилёв. О том, что происходило 17 июня 1941 года, рассказывает сам Г.Н.Захаров:
«Где-то в середине предвоенной недели – это было либо семнадцатого, либо восемнадцатого июня сорок первого года – я получил приказ командующего авиацией Западного Особого военного округа пролететь над западной границей. Протяжённость маршрута составляла километров четыреста, а лететь предстояло с юга на север – до Белостока.

Я вылетел на У-2 вместе со штурманом 43-й истребительной авиадивизии майором Румянцевым. Приграничные районы западнее государственной границы были забиты войсками. В деревнях, на хуторах, в рощах стояли плохо замаскированные, а то и совсем не замаскированные танки, бронемашины, орудия. По дорогам шныряли мотоциклы, легковые – судя по всему, штабные – автомобили. Где-то в глубине огромной территории зарождалось движение, которое здесь, у самой границы, притормаживалось, упираясь в неё, как в невидимую преграду, и готовое вот-вот перехлестнуть через неё.

Количество войск, зафиксированное мной на глазок, вприглядку, не оставляло мне иных вариантов для размышлений, кроме одного-единственного: близится война. Всё, что я видел во время полёта, наслаивалось на мой прежний военный опыт, и вывод, который я для себя сделал, можно сформулировать в четырёх словах – «со дня на день»…

Мы летали тогда немного больше трёх часов. Я просто сажал самолёт на любой подходящей площадке, которая могла бы показаться случайной, если бы к самолёту тут же не подходил пограничник. Пограничник возникал бесшумно, молча брал под козырёк и несколько минут ждал, пока я писал донесение. Получив донесение, пограничник исчезал, а мы снова поднимались в воздух и, пройдя 30-50 километров, снова садились. И снова я писал донесение, а другой пограничник молча ждал и потом, козырнув, бесшумно исчезал. К вечеру таким образом мы долетели до Белостока и приземлились в расположении дивизии Сергея Черных.

В Белостоке заместитель командующего Западным Особым военным округом генерал Болдин И.В. проводил разбор недавно закончившихся учений. Я кратко доложил ему о результатах полёта и в тот же вечер на истребителе, предоставленном мне Черных, перелетел в Минск.

Командующий ВВС округа генерал И.И.Копец выслушал мой доклад с тем вниманием, которое свидетельствовало о его давнем и полном ко мне доверии. Поэтому мы тут же отправились с ним на доклад к командующему округом (фронтом). У меня возникло чувство неудовлетворённости, когда в конце моего сообщения он, улыбнувшись, спросил, а не преувеличиваю ли я. Интонация командующего откровенно заменяла слово «преувеличивать» на «паниковать» — он явно не принял до конца всего того, что я говорил. Тогда Копец, опередив меня, заявил, что нет никаких оснований брать мой доклад под сомнение, и командующий округом, чтобы сгладить возникшую неловкую паузу, произнёс несколько примирительных по тону фраз и поблагодарил за чётко выполненное задание. С этим мы и ушли. Спокойствия в моей душе, однако, не было.».

Из приведённого фрагмента текста становится понятно, что Г.Н.Захаров оказался исполнителем разведывательной операции, организованной НКВД СССР по приказу наркома Берии, которому подчинялись Пограничные войска. Пограничники были заранее предупреждены и дежурили на полевых аэродромах для принятия донесений о результатах воздушной разведки на их участке госграницы. Все донесения оперативно передавались в Москву. Реакцию генерала Павлова комментировать не будем: всё понятно и без комментариев.

Нельзя не сказать несколько слов о личности самого генерала Захарова. Это – боевой лётчик, воевавший в небе Испании в первой группе советских пилотов (осень 1936 года). После возвращения домой и недолгого пребывания на Родине новое задание: на этот раз командировка в Китай. Задачу ему ставил лично нарком обороны К.Е.Ворошилов. Требовалось помочь китайскому народу и правительству в борьбе с японскими милитаристами.

После окончания командировки летом 1938 года Г.Захаров вернулся в Москву и снова попал в кабинет наркома Ворошилова для подробного устного доклада. Затем лётчику пришлось отвечать на вопросы наркома и других присутствующих лиц. Поначалу интересовались самолётами и боевой деятельностью, а затем перешли на вопросы более общего характера. Оказалось, что Захаров на все вопросы имел обоснованные ответы, продемонстрировав и осведомлённость, и хорошее тактическое мышление. Короче говоря, Георгий Захаров вошёл в кабинет наркома в звании старшего лейтенанта, а вышел в звании полковника авиации. Случай — уникальный в наших вооружённых силах.

К началу войны в дивизии генерала Захарова находились четыре авиаполка. В отличие от других авиасоединений эта дивизия сохранила боеспособность и после 22 июня. Лётчики дивизии хорошо показали себя и в разведке, и в штурмовке вражеских войск, и в воздушных боях.

Получив донесения Захарова, Берия позвонил Сталину и попросил его принять наркома Меркулова и ещё двух товарищей по неотложному делу государственной важности. Следует напомнить, что Л.П.Берия, будучи руководителем НКВД, одновременно курировал НКГБ, поэтому в ряде случаев оба наркомата выступали, как единое целое. Таким единым целым они и стали вскоре после начала войны.

Утором 18 июня, когда Жуков зашёл в свой кабинет, Ватутин немедленно доложил ему о разговоре со Сталиным и вручил подготовленный проект директивы. Прочитав его, Жуков понимает, что негоже ему нарушать субординацию и принимать важные решения «через голову» своего непосредственного начальника. Поэтому он отправляется в кабинет Тимошенко, где вместе с ним будет составлен окончательный вариант директивы.

Подписанный Жуковым документ после надлежащего оформления направят в военные округа. Копия документа поступит также в Главный морской штаб, который по своим каналам связи разошлёт его по нужным адресам. Сталину доложат об исполнении его поручения.

Кремлёвский приём у Сталина 17.06.41 вышел за рамки запланированных мероприятий. Поскольку вождь вынужден был переключиться на дела неотложные и первостепенной важности, то приглашённые посетители (тт. Шахурин, Петров, Яковлев, Жигарев) попали в кабинет ближе к полуночи и вышли из него в 1:30 следующего дня.
Сталин дал всем соответствующие поручения в связи угрозой скорой германской агрессии и распорядился прибыть в Кремль 18 июня для краткого отчёта о проделанной работе и её результатах.

Итак, Сталин вполне адекватно отреагировал на возникшие угрозы, распорядившись подтянуть резервы и привести в боевую готовность значительную часть Вооружённых сил Советского Союза. Выводы маршала Бирюзова и других о том, что Сталин «до самой последней минуты не отдавал распоряжение о приведении войск в боевую готовность», являются ошибочными.

Видный советский военачальник – генерал армии и Герой Советского Союза Кузьма Никитович Галицкий в книге своих воспоминаний оставил такую запись:
«Директива наркома обороны о подъёме войск по тревоге и занятии оборонительных сооружений на границе запоздала. Хорошо зная положение и состояние войск на минском стратегическом направлении к началу войны, я глубоко убеждён, что, если бы эта директива была дана хотя бы на один-два дня раньше, обстановка сложилась бы иначе.

Для нас всегда остаётся открытым вопрос о том, могли ли немцы добиться таких успехов в боях первых дней войны при условии своевременного занятиями нашими войсками подготовленных оборонительных позиций и укреплений. Можно было успеть установить на дорогах заграждения, прикрыв их артиллерийским и пулемётным огнём. Артиллерийские и зенитные полки вовремя вернулись бы с учебных полигонов в свои дивизии и изготовились к отражению огневых ударов. Значительная часть авиации могла перебазироваться, организовать боевое дежурство в воздухе, собственными силами прикрыть аэродромы. Тогда мы не потеряли бы в первый день войны на Западном фронте 528 самолётов на земле и 210 в воздухе, что, безусловно, сыграло решающую роль в наших неудачах первых недель войны, так как немецкая авиация получила полную свободу действий и буквально висела над нашими обороняющимися войсками, нанеся им большие потери …

И что ещё очень и очень важно: штабы армий, корпусов, дивизий могли бы занять подготовленные полевые командные пункты и обеспечить достаточно твёрдое управление войсками. Но … директива о боевой тревоге пришла в дивизии лишь за один-два часа до первого удара немецко-фашистских войск, а многие соединения её и совсем не успели получить. Войска выходили по тревоге уже под огнём фашистских войск и авиации.».

Правильно всё, о чем пишет Галицкий, руководствуясь, прежде всего собственным боевым опытом. Дело в том, что начало войны автор воспоминаний встретил в должности командира 24-й стрелковой дивизии из состава 3-й армии ЗОВО (Западного фронта). Как видим, экс-комдив мечтает о том, чтобы войска привели в боевую готовность за один-два дня до 22.06.41, и тогда развитие событий могло пойти по совершенно другому сценарию.

Сейчас доподлинно известно то, чего не мог знать Галицкий к моменту окончания работы над книгой: по распоряжению Сталина 18 июня 41-го в соответствующие военные округа и флоты ушла директива Генштаба о приведении войск в боеготовность. До начала немецкой агрессии оставалось почти четверо суток (19, 20, 21 июня и большая часть суток 18 июня). Этого времени вполне достаточно для проведения тех мероприятий, о которых мечтал Галицкий.

Как могло случиться, что в дивизиях и корпусах ничего не знали об этой директиве Генштаба? Почему важнейшее для судеб страны распоряжение Сталина о приведении войск в боевую готовность не было исполнено, и кто несёт за это ответственность? Что касается лично Жукова, то он мог бы придать своей доктрине обязывающий характер. Для этого в конце документа следовало записать: «Об исполнении немедленно доложить», но Жуков этого не сделал.

Теперь становится понятным желание Жукова напрочь «забыть» и нигде не упоминать о своей директиве от 18.06.41. Ведь в этом случае не придётся отвечать на неприятный вопрос: Почему ничего, или почти ничего не было сделано для того, чтобы проконтролировать и добиться исполнения директивы Генштаба?

Ответ может заключаться в том, армейская командно-штабная верхушка Вооружённых сил Советского Союза намеренно саботировала указания политического руководства страны. Именно эта самая «верхушка» внушала командованию армейских объединений и военных округов мысль о том, что немцы не решаться напасть на нас в ближайшее время, и потому не стоит паниковать и поддаваться на провокации.

Времена «хрущёвщины» оказались для Жукова очень кстати: появилась возможность свалить на мертвого Сталина вину и ответственность за трагические события 22 июня 1941 года. Дескать, вождь слишком доверял Гитлеру и к предстоящей войне как следует, не готовился. Более того, он, мол, до самого последнего момента не отдавал распоряжения о приведении войск в боевую готовность, то есть, по существу, проявил преступное бездействие.