Суббота 21 июня и ночь воскресенья были насыщены событиями. Наиболее важные из них постарался описать в своих мемуарах Г.К.Жуков. С них и начнём:
«Вечером 21 июня мне позвонил начальник штаба Киевского военного округа генерал-лейтенант М.А.Пуркаев и доложил, что к пограничникам явился перебежчик – немецкий фельдфебель, утверждающий, что немецкие войска выходят в исходные районы для наступления, которое начнётся утром 22 июня.

Я тотчас же доложил наркому и И.В.Сталину то, что передал мне М.А.Пуркаев.
— Приезжайте с наркомом в Кремль, — сказал И.В.Сталин.
Захватив с собой проект директивы войскам, вместе с наркомом и генерал-лейтенантом Н.Ф.Ватутиным мы поехали в Кремль. По дороге договорились во чтобы то ни стало добиться решения о приведении войск в боевую готовность.
И.В.Сталин встретил нас один. Он был явно озабочен.
— А не подбросили немецкие генералы этого перебежчика, чтобы спровоцировать конфликт? – спросил он.
— Нет, — ответил С.К.Тимошенко. – Считаем, что перебежчик говорит правду.

Тем временем в кабинет И.В.Сталина вошли члены Политбюро. Сталин коротко проинформировал их.
— Что будем делать? – спросил И.В.Сталин. Ответа не последовало.
— Надо немедленно дать директиву войскам о приведении всех войск в полную боевую готовность, — сказал нарком.
— Читайте! – сказал И.В.Сталин. Я прочитал текст директивы.».

К сожалению, в приведённом выше фрагменте жуковских воспоминаний правдивой информации совсем немного. Начнём с того, что генерал армии М.А.Пуркаев умер в январе 1953 года в возрасте 58 лет и мемуаров не оставил. Однако за него всё, что нужно, сообщил И.Х.Баграмян.

Как известно, «мы с наркомом» своим приказом от 19.06.41 перевели штаб КОВО из Киева в Тарнополь. Выполняя приказ, командование и руководящие работники штаба округа вечером 20 июня поездом отправились к месту назначения. В пути соблюдали режим строгой секретности. Во время остановок поезда на перрон никто не выходил: опасались ненужных случайных встреч. Таким образом, начштаба округа Пуркаев с вечера 20 июня не имел связи ни с войсками, ни с Москвой, поэтому переговариваться с Жуковым физически был не в состоянии.

Перед своим отъездом Пуркаев приказал Баграмяну во главе штабной колонны выехать из Киева 21.06 и не позднее 7 часов утра 22 июня прибыть на конечный пункт. Рассвет застал штабную колонну автомобилей в городе Броды, и здесь Баграмян и его спутники стали свидетелями налёта немецкой авиации на местный аэродром. Стало ясно – война. Теперь автомобили на максимальной скорости преодолели 60 км, оставшиеся до Тарнополя, точнее, — до территории бывшей воинской части, приспособленной к приёму штаба КОВО. Баграмян вспоминает:

«Приехали мы раньше назначенного срока – в седьмом часу утра. Нас ждали. Не успела головная машина подъехать к военному городку, как ворота мгновенно распахнулись, и дежурный офицер молча указал мне рукой, куда ехать …

На шум подкативших машин выбежал генерал Пуркаев. На лице – величайшие нетерпение и досада. Так и казалось, что сейчас он закричит: «Вы где пропадали?!». Но генерал смолчал; видимо, вспомнил, что сам назначил срок нашего прибытия. Взмахом руки прервал мой рапорт.
— Быстрей разгружайтесь и за работу! Немедленно по всем каналам связи передайте командирам корпусов второго эшелона, чтобы вводили в действие оперативный план «КОВО-41». Добейтесь подтверждения, что это распоряжение получено. Когда ответы поступят, доложите мне.

Едва Пуркаев ушёл, на пороге появился крайне рассерженный командующий. Начал бурно возмущаться, что мы опоздали. Кирпонос редко терял самообладание. Значит, невыносимо тяжело складывались дела, если он вышел из равновесия. Сдерживая обиду, я пытался объяснить, что мы прибыли даже раньше назначенного времени, несмотря на плохое техническое состояние автомашин. Кирпонос уже более сдержанно бросил на ходу:
— Чтобы через час у меня на столе лежала карта с обстановкой на границе.
Мы немедленно принялись за работу. Разложили карты и документы. Направленцы-командиры, закреплённые за армиями, сели за телефоны.».

Как замечает далее Баграмян, только около 15 часов 22 июня в Москву было отправлено первое сообщение. Теперь, когда с генералом Пуркаевым всё стало понятно, возникает вопрос: А существовал ли названный Жуковым фельдфебель? Ответ на этот вопрос даёт книга воспоминаний генерала армии Ивана Ивановича Федюнинского под названием «»Поднятые по тревоге».

Войну полковник Федюнинский начал командиром 15-го стрелкового корпуса в составе КОВО. Штаб корпуса находился в Ковеле – крупном железнодорожном узле на пути в Киев. Войска корпуса располагались в лагерях и в военных городках, в сорока и более километрах от госграницы. По одному полку от каждой из трёх дивизий были заняты на строительстве укреплений на границе. Артполки находились на полигонах отдельно от своих стрелковых соединений. И.И.Федюнинский вспоминает:

«Вечером 18 июня мне позвонил начальник пограничного отряда.
— Товарищ полковник, — взволнованно доложил он, — только что на нашу сторону перешёл немецкий солдат. Он сообщает очень важные данные. Не знаю, можно ли ему верить, но то, что он говорит, очень и очень важно …
— Ждите меня, — ответил я и немедленно выехал к пограничникам. Пройдя в кабинет начальника отряда, я попросил, чтобы привели немца. Тот вошёл и, привычно вытянувшись, застыл у двери.».

Перебежчик сообщил Федюнинскому, что в состоянии опьянения он ударил офицера, и что за это ему грозит расстрел. Он также особенно подчеркнул, что его отец – коммунист, а он лично всегда симпатизировал русским.

«Фельдфебель повторил мне то, что уже сообщил начальнику погранотряда: в четыре часа утра 22 июня гитлеровские войска перейдут в наступление на всём протяжении советско-германской границы … Заметив, что я отнёсся к его сообщению с недоверием, немец поднялся и убеждённо, с некоторой торжественностью заявил:
— Господин полковник, в пять часов утра двадцать второго июня вы можете меня расстрелять, если окажется, что я обманул вас.

Вернувшись в штаб корпуса, я позвонил командующему 5-й армией генерал-майору танковых войск М.И.Потапову и сообщил о полученных сведениях.
— Не нужно верить провокациям! – загудел в трубке спокойный, уверенный басок генерала. – Мало ли что может наболтать немец со страху за свою шкуру.».
Реакция командарма-5 была вполне предсказуемой: и в Москве, и в Киеве крупные военачальники, как мантру, повторяли слова «о недопустимости поддаваться на провокации».

Тем не менее, вследствие того, что погранвойска подчинялись не военному ведомству, а НКВД СССР, то полученная важная информация легла на стол наркома Берии. Последний разослал её всем заинтересованным лицам, так что и Жуков, и Тимошенко о перебежчике-фельдфебеле знали. Позднее в своих воспоминаниях Жуков с пользой для себя «перебросил» его из 18 июня в 21 июня (только и всего).

Комкору Федюнинскому телефонный разговор с командармом Потаповым пошёл на пользу. Потапов дал разрешение на то, чтобы «по два стрелковых полка 45-й и 62-й дивизий, не занятых на строительстве укреплений, вывести из лагерей в леса поближе к границе, а артиллерийские полки вызвать с полигона». Эти действия Потапова, а также другие мероприятия, о которых будет сообщено позднее, свидетельствуют о том, что командарм вполне серьёзно отнёсся к информации Федюнинского. Вполне возможно, что последний не совсем точно передал реакцию Потапова. Кстати, по воспоминаниям жены, у него был не «басок», а низкий баритон.

Возникает естественный вопрос: Если показаний фельдфебеля 21 июня не было, то почему Сталин вечером этого дня всё-таки собрал совещание в Кремле? Ведь, по Жукову, следует, что только благодаря его звонку Сталину это совещание и состоялось. На самом деле, Жуков здесь совершенно непричём. Днём 21 июня наркому Берии стали поступать сообщения начальников пограничных округов (не путать с военными округами) о том, что почти на всём протяжении советско-германской сухопутной границы немцы демонтировали пограничные заграждения. Значит, Вермахт убирает помехи для броска на Восток. Значит – завтра война, и перебежчик не обманул.

Берия по телефону обо всём доложит Сталину. Тот привык к тому, что его указания всегда своевременно и неукоснительно выполнялись, поэтому он был уверен, что согласно директиве Генштаба наши войска уже приведены в боевую готовность. Он не мог себе и представить, что Тимошенко с Жуковым его указание проигнорируют, хотя речь шла о защите Отечества и советских людей от нацистской агрессии. Впрочем, безопасности много не бывает. Дополнительные меры не помешают, рисковать нельзя. И Сталин даёт поручение своему секретариату вызвать по указанному списку на важное совещание государственных, партийных и военных деятелей.

Работая над своими мемуарами, Жуков пребывал в полной уверенности в том, что все архивы уже тщательно подчищены и подлинность его утверждений будет трудно или невозможно проверить документально. Исходя из этих предпосылок, он часто давал волю своему воображению. В частности, это касается того совещания у Сталина 21.06.41. К счастью, теперь в общественный оборот вошли тетради (журналы), в которых работники секретариата Сталина регистрировали всех лиц, побывавших в приёмной вождя.

Обращаемся к записям в «Журнале регистрации» за 21 июня 1941 года. Первым в 18:27 к Сталину заходит его верный соратник В.М.Молотов. В 19:05 в кабинет приглашаются шесть человек: Ворошилов, Берия, Вознесенский, Маленков, нарком Тимошенко (без Жукова) и нарком ВМФ Кузнецов.

В 20:15 кабинет покинули несколько человек, в том числе наркомы Тимошенко и Кузнецов. Видимо, так было согласовано со Сталиным, что в 20:50 Тимошенко вернулся вместе с подкреплением в лице Жукова и Будённого. Н.Ф.Ватутин так и не появился. Возможно, Жуков перепутал его с Будённым, хотя у последнего были усы, а Ватутина – нет. Команда Тимошенко 1,5 часа проработала над текстом директивы, после чего в 22:20 покинула кабинет. Очевидно, что Тимошенко под благовидными предлогами умышленно тянул время. Он знал, что немецкие войска приготовились к броску, но помешать им не входило в его планы.

Как следует из записей в «Журнале регистрации», Жуков появился в кабинете Сталина где-то в середине совещания, но ему хочется выглядеть более значительным. С этой целью он придумал такую ситуацию, при которой «мы с наркомом» эксклюзивно беседуют с вождём, и только после этого в приёмную заходят члены Политбюро.

В интернете можно встретить выдержки из «Военного дневника маршала С.М.Будённого», который по поводу совещания вечером 21.06.41 записал:
«И.В.Сталин сообщил нам, что немцы, не объявляя войны, могут напасть на нас завтра, т.е. 22 июня, а потому, что мы должны и можем предпринять сегодня же и до рассвета завтра 22.06.41. Тимошенко и Жуков заявили, что «если немцы нападут, то мы их разобьём на границе, а затем на их территории». И.В.Сталин подумал и сказал: «Это несерьёзно.».

Текст самой директивы известен по многочисленным источникам, поэтому мы его приводить не будем. Для нашего исследования важно обратить внимание на некоторые детали. Тимошенко с Жуковым делают вид, что войска приграничных округов уже приведены в боевую готовность согласно директиве Генштаба от 18.06.41. Теперь в их новой директиве они должны будут перейти «в полную боевую готовность».

Похоже на то, что Сталин не замечает подвоха со стороны высокопоставленных военных руководителей, поэтому их «игра», основанная на обмане руководителя страны, будет иметь продолжение. Отсутствовавший на совещании Ватутин будет по-прежнему исполнять написанную для него Жуковым роль:
«С этой директивой Н.Ф.Ватутин немедленно выехал в Генеральный штаб, чтобы тотчас же передать её в округа. Передача в округа была закончена в 00:30 минут 22 июня 1941 года. Копия директивы была передана наркому Военно-Морского Флота.».

Теперь становится понятно, каким образом Жуков решил использовать в своих целях имя Ватутина. При написании своих мемуаров он прекрасно помнил, как после возвращения из Кремля в Генштаб, он и Тимошенко направили в войска не одобренный Сталиным вариант директивы, а свой собственный «скорректированный» вариант. Ватутин должен был отмести такие подозрения: дескать, именно он стал немедленно отправлять в войска первоначальный текст директивы, а он-Жуков и Тимошенко к ней больше не прикасались.

Однако, Жукова и на этот раз подвело невнимание к деталям, если главным считать отсутствие Ватутина на приёме у Сталина. Дело в том, что возглавляемый Поскрёбышевым секретариат Сталина всегда предварительно заказывал пропуска на весь автотранспорт и всех лиц, въезжающих на территорию Кремля. За правильностью въезда и обратного возвращения следила комендатура Кремля.

Если Ватутина срочно направили в Генштаб на автомобиле, на котором команда Тимошенко въехала в Кремль, значит, руководители оборонного ведомства должны были вернуться в свои кабинеты пешком. Ничего подобного. Вот цитата из Жукова:
«Давно стемнело. Заканчивался день 21 июня. Доехали мы с С.К.Тимошенко до подъезда наркомата обороны молча, но я чувствовал, что наркома обуревают те же тревожные мысли. Выйдя из машины, мы договорились через десять минут встретиться в его служебном кабинете.».
Таким образом, убедительная, на первый взгляд, идея привлечения Ватутина, обернулась саморазоблачением Жукова. Сам того не желая, он инстинктивно привлёк внимание к тем делам, которые хотел бы надёжно скрыть.

По поводу тимошенко-жуковской директивы от 21.06.41 возникают вопросы. Непонятно, например, чем отличается «полная боевая готовность» от просто «боевой готовности». Между тем в тексте директивы используются оба термина. Если вспомнить, какие мероприятия были проведены в 11-й армии ПрибОВО при переходе от боевой учебы к боевой готовности, то можно сделать вывод о том, что части и соединения армии были полностью готовы к отражению атаки врага. В связи с этим непонятно, что ещё следовало добавить, чтобы перейти к «полной боевой готовности».

Зная о том, с какой исключительной тщательностью И.В.Сталин следил за точностью и непротиворечивостью формулировок в документах, есть все основания предположить, что написанный в присутствии вождя и одобренный им текст директивы существенно отличался от того текста директивы, которая была направлена в округа.

Если «мы с наркомом» привыкли обманывать Сталина по-крупному, то они бы не остановились, если речь шла о менее масштабных делах. Иначе как объяснить, что корабли и береговые части Черноморского флота, приведённые в «боеготовность №1», ночью 22 июня сразу открыли зенитный огонь на поражение неизвестных самолётов в небе Севастополя? А в тексте директивы, ушедшей в округа, звучат слова «старой песни о главном»: «Нападение может начаться с провокационных действий. Задача наших войск – не поддаваться ни на какие провокации, могущие вызвать крупные осложнения».

Рассылка директивы – это обязанность работников Генштаба, и сейчас мы подходим к шокирующей тайне Георгия Жукова, к которой он близко некого не подпускал. Дело касается оповещения войск КОВО. Как известно, директива Генштаба от 18.06.41 о приведении войск округа в боевую готовность не была исполнена. Как бы вместо неё 19 июня из Москвы последовал приказ о переводе штаба округа из Киева в Тарнополь. Перемещение осуществлялось и по железной дороге, и автотранспортом. Таким образом, к моменту отправки директивы от 21.06.41 в военные округа, связи со штабом КОВО не было, а само здание штаба в Киеве пустовало после эвакуации. Об этом знали «мы с наркомом», но не знал Сталин.

Была ли ситуация с оповещением полностью безвыходной? Нет! Кроме четырёх армий, в состав КОВО также входило небольшое количество отдельных корпусов, составлявших резерв Главного командования в Москве. Достаточно было Жукову дать команду операторам Генштаба, и они провели бы оповещение войск не через штаб КОВО, а через штабы армий и отдельных корпусов. И армии, и корпуса, являясь крупными воинскими формированиями, имели связь и с Москвой, и с Киевом. Если бы Жуков принял правильное решение, то войска КОВО получили бы оповещение о грозящей опасности даже раньше, чем в случае задействования нормально функционирующего окружного штаба. Но Жуков при поддержке Тимошенко ничего хорошего не сделал. Похоже на то, что КОВО также готовили к разгрому.

В принципе интересно понять, насколько быстро приказ из Москвы мог дойти до исполнителей на местах, то есть до армейского и флотского командного состава. Исходим из того, что и в армейских, и в флотских штабах стоит одинаковая аппаратура передачи данных, одинаковая аппаратура шифрации –дешифрации.

Информацию на эту тему желательно получить от участников тех предвоенных событий, чтобы не было сомнений в её достоверности. По крайней мере, одного участника удалось найти. Сергей Иванович Кабанов написал и опубликовал книгу «На дальних подступах». Из неё мы узнаём, что перед началом войны генерал С.И.Кабанов возглавлял гарнизон военно-морской базы («Красный Гангут») на полуострове Ханко. Вот его слова о боеготовности гарнизона базы на 21 июня: «… в 23 часа 53 минуты комфлотом ввёл оперативную готовность №1».

Указанное время вызывает удивление и сомнение, но из воспоминаний командующего Северным флотом адмирала А.Г.Головко также следует, что приказ из Москвы о введении готовности №1 пришёл в его штаб ночью 21 июня. После таких свидетельств уважаемых людей впору впасть в ступор. Судите сами. Г.К.Жуков пишет: «Передача в округа была закончена в 00:30 минут 22 июня 1941 года. Копия директивы была передана наркому Военно-Морского Флота.». Тогда каким же образом генерал Кабанов получил приказ командующего Балтфлотом о «готовности №1» за 7 минут до полуночи 21 июня?!

Последовательность прохождения приказов в основном понятна. В то же самое время (00:30) текст секретной (закодированной) тимошенко-жуковской директивы должен был получить нарком ВМФ Н.Г.Кузнецов. После дешифрации текста директивы Кузнецов даст указание работникам Главного морского штаба срочно оповестить флоты о введении оперативной готовности №1. Соответствующие шифровки уйдут в штабы трёх флотов. Там сообщения примут, дешифрируют, после чего каждый комфлотом издаст свой приказ, адресованный корабельным соединениям и военно-морским базам.

С учётом длительности на шифрацию-дешифрацию «на всё, про всё» может уйти около 1,5 часов времени. Значит, часы генерала Кабанова должны были показывать около 2:00 ночи 22 июня. Как, скажите, С.И.Кабанов получил и прочитал приказ командующего флотом на два часа раньше указанного времени?

Если исключить мистику и оставаться на почве реальности, то объяснение данному феномену найдётся. Более того, оно будет подтверждать ранее высказанное предположение о том, что Тимошенко с Жуковым сфальсифицировали одобренный Сталиным текст директивы и направили в округа свой «скорректированный» вариант.

Переходим к пояснению. Для начала следует вспомнить, что наркомы Тимошенко и Кузнецов вместе с другими приглашёнными одновременно вошли в кабинет вождя, который самым серьёзным образом разъяснил обстановку на госгранице. Здесь скопилась огромная масса хорошо вооружённых немецких войск. Долго удерживать в бездействии такую армаду войск невозможно. Сегодня получены сведения, что немецкие пограничники снимают заграждения и покидают свои позиции. Их занимают ударные части Вермахта. Всё это указывает на то, завтра произойдёт германское нападение на нашу страну. Мы должны исходить из этого и принять соответствующие меры.

Нарком Н.Г.Кузнецов сразу всё понял и, возвратившись в свой Главный морской штаб, отдал приказ о приведении в оперативную боевую готовность №1 трёх известных флотов. Что касается Тимошенко, то он попросил у вождя дополнительное время, чтобы с помощью Жукова и Будённого более грамотно и убедительно составить директиву для войск приграничных округов. Сталин согласился, будучи убеждённым в том, что боеготовность в войсках ранее уже введена.

Почему же директиву Тимошенко-Жукова следует считать сфальсифицированной? Да потому, что она была составлена в высшей степени двусмысленно. Вот два пункта директивы, обязательные для исполнения:
«в) все части привести в боевую готовность. Войска держать рассредоточено и замаскировано;
д) никаких других мероприятий без особого распоряжения не проводить.».

Для чего вводится боевая готовность войск? Известное дело: чтобы немедленно пресечь враждебные боевые действия. Тогда почему отсутствует пункт приказа о необходимости всеми возможными огневыми средствами ответить на попытку вооружённого вторжения иностранных войск на советскую территорию? Видимо, для составителей доктрины самая главная доблесть – «все части привести в боевую готовность», а затем ждать особых распоряжений.

Поставим себя, для примера, на место командира дивизии или корпуса из состава войск прикрытия границы. Он слышит, что на границе идёт бой, и пограничные войска из последних сил стараются сдержать натиск врага. Как ему поступить, армейский командир не знает: а вдруг – это провокация, и тогда вступление его войск на помощь пограничникам дорого ему обойдётся в смысле карьеры, а может и того хуже. Таким образом, директива ориентировала командный состав Красной Армии не на отпор врагу, а на пассивное ожидание. Вот почему текст директивы Тимошенко-Жукова от 21.06.41 по форме представляет собой образец изощрённой казуистики, а по содержанию он насквозь фальшивый, вредительский. Документ в корне противоречит сталинской манере излагать мысли чётко и недвусмысленно.

Что в это время происходило в ЗОВО? В субботу, вечером 21 июня 1941 года Павлов и его первый заместитель генерал Болдин в минском Доме офицеров смотрели комедию «Свадьба в Малиновке». Далее в своей книге «Страницы жизни» Иван Васильевич Болдин сообщает:

«Неожиданно в нашей ложе показался начальник разведотдела штаба Западного Особого военного округа полковник С.В.Блохин. Наклонившись к командующему генералу армии Д.Г.Павлову, он что-то тихо прошептал.
— Этого не может быть, — послышалось в ответ. Начальник разведотдела удалился.
— Чепуха какая-то, — вполголоса обратился ко мне Павлов. – Разведка сообщает, что на границе очень тревожно. Немецкие войска якобы приведены в полную боевую готовность и даже начался обстрел отдельных участков нашей границы.».

Тревожные сообщения в штаб округа поступали и 20 июня 41-го:
«Командующий 3-й армией генерал-лейтенант В.И.Кузнецов сообщал из Гродно: вдоль дороги Августов-Сейни ещё днём были проволочные заграждения. К вечеру немцы сняли их. В этом районе отчётливо слышался шум многочисленных моторов.

Далее разведка установила: к 21 июня немецкие войска сосредоточились на восточно-прусском, млавском, варшавском и демблинсом направлениях. Основная часть германских войск находится в тридцатикилометровой пограничной полосе. В районе Олыпанка (южнее Сувалки) установлена тяжёлая и зенитная артиллерия. Там же сосредоточены тяжёлые и средние танки. Обнаружено много самолётов.

Отмечено, что немцы ведут окопные работы на берегу Западного Буга. В Бяля-Подляска прибыло сорок эшелонов с переправочными средствами – понтонными парками и разборными мостами, с огромным количеством боеприпасов. Пожалуй, можно считать, что основная часть немецких войск против Западного Особого военного округа заняла исходное положение для вторжения … А спектакль продолжается. В зале по-прежнему царит атмосфера покоя. Кажется, никто и ничто не в силах её нарушить.».

Есть ли разумное объяснение такому поведению генерала Павлова? Дело в том, что Павлов по должности и званию принадлежал к той категории лиц высшего комсостава РККА, которые в силу своей высокой информированности сделали для себя вывод, что Красная Армия слишком слаба, чтобы противостоять мощи германских вооружённых сил. Оказывать сопротивление немцам – занятие бесполезное и бесперспективное. Они быстро победят, война окончится, и следует уже сейчас думать о своём месте в новом мире, свободном от большевиков.

Были ли в жизни Павлова моменты, способные сформировать подобные убеждения? Да, были. С 1914 года Павлов – в российской армии, дослужился до старшего унтер-офицера, но летом 1916 года он попадает в немецкий плен. Освободился после окончания войны в январе 1919 года. Около 2,5 лет проживания в Германии наложили неизгладимый отпечаток на мировоззрение молодого Павлова. Его очень впечатлила общественная жизнь в стране: стремление к дисциплине и порядку, желание и умение трудиться, благоустроенный быт.

Военная служба была Павлову по душе. Здесь он находил близкие его сердцу дисциплину и порядок, поэтому в августе 1919 года он вступает в Красную Армию. После окончания учёбы в Военной академии имени М.В.Фрунзе, Павлов стал быстро продвигаться по карьерной лестнице на командных должностях. Около года находился в Испании, будучи командиром танковой бригады. Как известно, республиканцы, в рядах которых сражались советские добровольцы, потерпели поражение. Франкисты, которым помогала Германия, оказались сильнее и организованнее. Павлов выводы сделал.

Высший комсостав Вооружённых сил Советского Союза с удивлением и отчасти с завистью наблюдал, как за короткий период, начиная с 1939 года, Германия, руководимая Гитлером, завоевала и подчинила себе все недружественные страны континентальной Европы. Их армии оказались бессильны перед немецкой военной машиной. Третий рейх вышел на госграницу с СССР, и это не предвещало ничего хорошего.

Павлов и его единомышленники сделали свои выводы и мысленно рассуждали приблизительно так. Германские вооружённые силы отлажены до автоматизма. Разведка, взаимодействие всех родов войск находятся на самом высоком уровне. Штабы всех рангов с помощью повсеместной радиосвязи обеспечивают быструю информационную поддержку друг друга и войск на поле боя, которые отличаются высокой мобильностью. Чтобы выйти на такой уровень, Советскому Союзу потребуется три года напряжённой работы, но Гитлер времени на это не даст. Война начнётся, скорее всего, летом 1941 года, и её исход в пользу Германии предрешён. Следовательно, необходимо думать о своём собственном будущем в послесталинской России.

Исходить следует из того факта, что Советский Союз — слишком большая страна, чтобы Германия держала в оккупации все её территории. Значит, некоторая часть России, по примеру Франции, будет выделена для самоуправления. Немцы, как известно, во всех видах человеческой деятельности ценят дисциплину и порядок, а эти качества лучше всего умеют обеспечить командные кадры. Это даёт шанс занять в новой российской администрации видные должности, если заранее оказать немцам важные услуги. Сталин всё равно проиграет Гитлеру, поэтому нет смысла затягивать предстоящую войну. Для всех будет лучше, если германский блицкриг достигнет поставленных целей, и начнётся постепенный переход к мирной жизни.

Если в Минске, в окружении генерала Павлова царили спокойствие и благодушие, то совсем иная атмосфера наблюдалась в штабе 4-ой армии. По словам Л.М.Сандалова, «в последнюю предвоенную ночь старший командный состав армейского управления провёл в помещении штаба. В нервном тревожном ожидании ходили мы из комнаты в комнату, обсуждая вполголоса кризисную обстановку». Волнение Сандалова и его коллег можно понять. Их нехорошие предчувствия основывались на поступивших донесениях из Брестского погранотряда. В них прямо указывалось, что на противоположном берегу Буга осуществляются мероприятия, свидетельствующие о скором переходе в наступление.

«В 3 часа 30 минут Коробкова вызвал к телефонному аппарату командующий округом и сообщил, что в эту ночь ожидается провокационный налёт фашистских банд на нашу территорию. Но категорически предупредил, что на провокацию мы не должны поддаваться. Наша задача – только пленить банды. Государственную границу переходить запрещается.

На вопрос командующего армией, какие конкретные мероприятия разрешается провести, Павлов ответил:
— Все части армии привести в боевую готовность. Немедленно начинайте выводить из крепости 42-ю дивизию для занятия подготовленных позиций. Частями Брестского укрепрайона скрытно занимайте доты. Полки авиадивизии перебазируйте на полевые аэродромы.
До 4 часов командарм успел лично передать распоряжение начальнику штаба 42-ой дивизии и коменданту укрепрайона. А в 4 часа утра немцы уже открыли артиллерийский огонь по Бресту и крепости.».

Итак, за 30 минут до «рокового часа» Павлов решил подстраховаться на всякий случай, и по телефону изложил командарму Коробкову смысл и содержание директивы от 21.06.41. Затем Коробков, со слов Сандалова, соединился с начштаба 42-й дивизии, личный состав которой размещался в Брестской крепости. Дело, однако, в том, что начштаба ночевал не в крепости, а в своей квартире. О том, что никакого предупреждения в крепость не поступало, свидетельствует запись в армейском журнале боевых действий. Запись эту приводит Сандалов в своей книге:

«В 4:00 22.06, когда ещё только близился рассвет, по всей нашей пограничной полосе неожиданно, как гром среди ясного неба, загремела канонада. Внезапный артиллерийский огонь фашистов обрушился по соединениям и частям, расположенным поблизости от границы. По пунктам, где ночевали работавшие в пограничной полосе стрелковые и сапёрные батальоны, по подразделениям, сосредоточенным на Брестском полигоне для проведения учения, а также по заставам пограничников. Наиболее сильный артиллерийский огонь был сосредоточен по военным городкам в Бресте, и особенно по Брестской крепости.».

Первые залпы немецких орудий целенаправленно разрушили единственные крепостные ворота. Таким образом, «Брестская мышеловка» захлопнулась. У всех находившихся там людей оставалось два варианта: либо сразу сдаться немцам, либо принять бой и защищать крепость. Выбрали второй вариант, рассчитывая на скорую военную помощь.

22-я танковая дивизия была расквартирована в Бресте, а её командиры ночевали в своём военном городке. И что прикажите им делать после первых разрывов снарядов: спасать свои семьи, или мчаться к своим танковым подразделениям?! Павлова просили с учётом тревожной обстановки разрешить выехать из Бреста женщинам с детьми, но он отказал, ссылаясь на то, что такой отъезд может спровоцировать панические настроения.

Для полноты картины хотелось бы знать о положении дел в двух других армиях ЗОВО. Отчасти такую возможность предоставляет ранее упомянутая книга К.Н.Галицкого. Его 24-я стрелковая дивизия – боевое кадровое соединение, расквартированное в окрестностях города Молодечно. Можно сказать, что дивизия находилась на особом счету у командования 3-й армии. Последнее предположение подтверждает нижеследующий фрагмент из книги Галицкого:

«Было это в один из последних дней мая 1941г., как раз в конце дивизионных учений. Начальник артиллерии дивизии полковник В.В.Добронравов доложил мне, что по плану боевой подготовки округа после учения надо отправить оба наших артиллерийских полка и зенитный дивизион на сборы и артиллерийские стрельбы на окружной полигон, который находился в 120 км от Молодечно.

— Время тревожное, стоит ли рассредоточивать силы дивизии? – подумал я. – К тому же переход утомителен для конского состава, да и часть тракторов может выйти из строя, так как моторы сильно изношены. И решил: отстреляемся у себя. Тут же связался по телефону с начальником артиллерии округа генерал-лейтенантом Н.А.Клич. Николай Александрович, видимо, понял мои сомнения. Он тут же дал согласие. Дивизия осталась в одном районе, и это, как мы увидим, помогло ей в трудных условиях начала войны.».

Заметим, что 3А была армией двухкорпусного состава, но 24-я стрелковая дивизия в состав корпуса не входила, а была отдельным соединением. Такой же статус имела 1-я противотанковая артиллерийская бригада, которая вместе с 24-й СД составляла армейский резерв. Управление резервом осуществлялось непосредственно штабом армии.

В отличие от Коробкова, командарм-3 В.И.Кузнецов не был человеком, пассивно ждущим указаний из штаба округа: от Минска до госграницы далеко, а от Гродно, где находился штаб армии, — рядом. Начальники погранкомендатур и погранотрядов в своих донесениях чётко указывали на высокую концентрацию немецких в районе польских Сувалок. Нетрудно догадаться, что готовился мощный удар по линии Гродно-Минск.

В дальнейшем изложении Галицкий ссылается на рассказ члена Военсовета 3-й армии военного комиссара 2-го ранга Н.И.Бирюкова:
«Обстановка была угрожающая. Обменявшись мнениями, В.И.Кузнецов и Н.И.Бирюков сочли необходимым без доклада командующему округом – на это не было времени – вывести часть сил 345-го стрелкового полка из казарм на подготовленные позиции. Лучше получить выговор, чем оказаться беспечными людьми – таково было их единодушное решение.».

«Поздно ночью 21 июня, возвратившись из Августова, генерал Кузнецов заехал в штаб армии, ознакомился с последними донесениями и собрался ехать домой. Но тут зазвонил телефон ВЧ. Кузнецов получил приказание генерала армии Д.Г.Павлова находиться у аппарата, ожидая особо важного распоряжения.

Командарм тут же вызвал в штаб всех офицеров полевого управления и политотдела армии. По его указанию во втором часу ночи штаб связался с командирами 11-го механизированного и 4-го стрелкового корпусов генерал-майором танковых войск Д.К.Мостовенко и генерал-майором Е.А.Егоровым. Их предупредили, чтобы они, а также командиры дивизий находились у телефонных аппаратов.

Было уже около 2 часов 22 июня, когда Кузнецов получил по ВЧ от командующего фронтом короткий приказ: поднять все войска по боевой тревоге, частям укреплённого района немедленно занять долговременные огневые точки и привести их в полную готовность; по сигналу «Гроза» ввести в действие «красный пакет», содержащий план прикрытия государственной границы. Одновременно Д.Г.Павлов предупредил, что штабу армии передаётся полный текст приказа. Он также указал, что, возможно, немцы готовят провокацию …

Ещё до получения директивы, сразу после разговора В.И.Кузнецова с Д.Г.Павловым, штаб армии передал сигнал боевой готовности командирам корпусов и дивизий. Но с некоторыми дивизиями, в том числе с нашей 24-й связи уже не было: она была повреждена диверсантами.».

Далее из текста книги следует, что приблизительно через час из Минска стала поступать директива Военного совета округа:
« — Эту директиву Военного совета приносили по частям, — впоследствии рассказывал Н.И.Бирюков, — но мы так и не успели её получить полностью. Прервалась связь. Попытались войти в связь с соседями. Но от командующего 10-й армией генерала К.Д.Голубева, соседа слева, узнали, что он уже несколько часов не имеет связи со штабом округа. С соседом справа так и не связались.
Такая противоречивая директива не могла, конечно, мобилизовать и нацелить командование армии на проведение боевых действий, предусмотренных оперативным планом в случае вторжения немецко-фашистских войск на территорию Советского Союза.».

Нет, не зря тянул время в приёмной Сталина нарком Тимошенко. Немцы всегда перед решительным и неожидаемым ударом проводили спецоперацию по уничтожению или нарушению связи в стане противника с целью вызвать дезорганизацию, сумятицу или панику в его войсках. Такая тактика была составной частью блицкрига, и Тимошенко об этом хорошо знал.

Быстрее всех на приказ о боевой готовности среагировало командование 85-й стрелковой дивизии, что неудивительно, поскольку и штаб дивизии, и штаб 3-й армии находились в Гродно. Затем должен был поступить сигнал «Гроза» о выдвижении войск на боевые позиции, но сигнал так и не поступил. Некоторые командиры самостоятельно приняли решение о выдвижении войск.

«Светало. Было около 4 часов утра, когда полки начали выдвигаться. В это время самолёты со свастикой на крыльях и фюзеляжах уже появились над Гродно. Вскоре в районе города стали рваться бомбы большой мощности. Одновременно со стороны государственной границы послышался нарастающий гул артиллерийской канонады. Война началась … Директива наркома обороны о подъёме войск по тревоге и занятии оборонительных сооружений на границе запоздала.».

Что в это самое время происходило в войсках КОВО, до которых не дошли ни директива Генштаба от 18.06.41, ни тимошенко-жуковская директива от 21.06.41?
Командир 15-го стрелкового корпуса И.И.Федюнинский не забыл о допросе немецкого фельдфебеля-перебежчика 18 июня 41-го. Как оказалось, помнил об этом и командарм-5 М.И.Потапов. Далее следует подборка фрагментов из книги Федюнинского.

«В субботу, 21 июня, я лёг спать довольно поздно, но долго не мог заснуть, ворочался с боку на бок. Потом встал, подошёл к открытому окну, закурил. В соседней комнате мерно постукивал маятник стенных часов. Было уже половина второго ночи. «Соврал немец или нет?» — эта мысль не давала покоя.»

«Телефонный звонок, прозвучавший как-то особенно резко, нарушил мысли. Звонил генерал Потапов.
— Где вы находитесь, Иван Иванович? – спросил командарм.
— У себя на квартире …
— Немедленно идите в штаб, к аппарату ВЧ. – В голосе генерала слышалась тревога.».

«Связь ВЧ была нарушена. Пришлось позвонить командующему армией по простому телефону. Генерал Потапов коротко приказал поднять дивизии по тревоге, боеприпасы иметь при войсках, но на руки личному составу не выдавать и на провокации не поддаваться. Чувствовалось, что и в штабе армии всё ещё окончательно не уверены в намерении гитлеровцев начать широкие военные действия.».

«Вскоре связь с армией нарушилась совсем. Над городом появились немецкие самолёты. Со стороны границы уже доносился тяжёлый гул артиллерийской канонады…
Я отдал командирам дивизий приказ выводить полки к государственной границе и выдать личному составу боеприпасы. Зенитной артиллерии приказал открыть огонь. И хотя зенитчики стреляли в этот первый день войны не особенно хорошо, всё же им удалось сбить пять или шесть гитлеровских самолётов.».

«То, что первые эшелоны дивизии находились в нескольких километрах от границы, сыграло известную роль. К пяти часам утра основные силы корпуса вышли вплотную к границе и смогли сменить ведущих бой пограничников.».

Благодаря тому, что командарм Потапов разрешил комкору Федюнинскому забрать с полигонов свою дивизионную, корпусную и зенитную артиллерию, 15-й стрелковый корпус оказался вполне боеспособным и относительно быстро подключился к боевым действиям на границе. Можно ли в обобщающем плане сделать вывод о том, что М.И.Потапов более серьёзно отнёсся к сообщению перебежчика о начале войны 22.06.41, чем это вначале показалось Федюнинскому после разговора на эту тему с командармом?

Да, можно. Такому выводу находится ещё одно подтверждение из 1-ой книги мемуаров маршала К.С.Москаленко. Последний пишет, что незадолго до 22 июня командарм Потапов потребовал провести маскировку боевой техники и рассредоточение частей бригады. После возвращении из штаба армии в Луцке, комбриг «определил места рассредоточения частей и приказал немедленно вывести из парка и замаскировать в лесу всю боевую технику, а к исходу следующего дня сделать то же самое с тягачами, автомобилями и другими машинами.». Когда под вечер 21 июня в расположение бригады прибыл генерал Потапов, его приказ был уже выполнен.

Можно сказать, что командарм Потапов своим приказом спас 1-ю противотанковую бригаду от полного разгрома, поскольку ранее всё вооружение и техника располагались на открытой площадке «в образцовом порядке». Тот факт, что Потапов лично вечером 21-го июня приехал в расположение бригады, чтобы проверить маскировку техники и рассредоточение личного состава, говорит о его серьёзном опасении относительно начала войны утром 22 июня, как и предсказал перебежчик.

«Наступила ночь на 22 июня. Мне нужно было попасть рано утром в штаб армии, поэтому я решил заночевать в Луцке. В лагере уже все спали, когда я уехал. Со мной были мой адъютант старший лейтенант Н.И.Губанов и шофер В.А.Кекелия. Вскоре мы были в городе, на временной квартире, предоставленной мне по распоряжению Потапова. Наскоро поужинав, легли спать.

Телефонный звонок поднял меня с постели. Схватив трубку, я услышал взволнованный голос Потапова: фашисты напали на нас, ведут артиллерийский обстрел войск на границе, бомбят аэродромы и города. Без промедления я позвонил в лагерь своему заместителю по политической части батальонному комиссару Н.П.Земцову и приказал объявить боевую тревогу, а сам быстро оделся и с адъютантом и водителем выскочил во двор, где стояла машина.».

«Наша машина проскочила город и выехала на шоссейную дорогу. Проезжая мимо аэродрома, мы увидели, что его бомбят около тридцати немецких бомбардировщиков. Ни один наш самолёт не поднялся в воздух, часть из них горела на земле. Мы проехали мимо аэродрома и прибыли в лагерь, к зданию, где размещался штаб.».

«Лагерь мгновенно проснулся. Палатки опустели. Личный состав частей и подразделений быстро занял свои места у орудий и машин. Начальник штаба майор Крылов и батальонный комиссар Земцов держались около меня. Мы все прислушивались к гулу, доносившемуся с запада. Он всё усиливался. Вдруг над поляной, где ещё два дня назад был расположен наш ярко разукрашенный парк орудий, боевых и транспортных машин, появились свыше сорока юнкерсов. Снизившись, они сделали круг, другой, но ничего не обнаружили и, не сбросив бомб, удалились в сторону Луцка.».

Почему немецкое командование направило так много бомбардировщиков (свыше сорока «Юнкерсов») к месту расположения бригады? Чтобы ответить на этот вопрос, следует вначале дать информацию о том, что представляла собой 1-я противотанковая артбригада.
Это было полностью моторизованное (ни одной лошади) соединение с мощным противотанковым вооружением. В структуре бригады определяющую роль играли два артиллерийских полка, вооружённых пушками калибра 76 и 85 мм. Всего в бригаде насчитывалось 120 орудий: 48 пушек калибра 76 мм и 72 пушки калибра 85 миллиметров (бывшие зенитные орудия). По плану наркомата обороны бригада была дислоцирована в местечке (станции) Киверцы. Рядом находился город Луцк, в котором размещался штаб 5-й армии генерала Потапова.

В бригаде были предусмотрены и меры самозащиты: миномётные батареи должны были уничтожать своим огнём сопровождавшие танки пехоту, а сапёры – ставить взрывчатку по периметру зоны расположения соединения. Кроме того, в случае попытки окружения бойцы автотранспортных батальонов и подразделений обслуживания брались за оружие и выполняли функции стрелковых подразделений. С воздуха бригаду прикрывали два зенитных дивизиона. Их вооружение (пушки и пулемёты) предназначалось для защиты от низколетящих целей.

Соединение с таким вооружением, занявшее позиции на пути движения вражеских бронетанковых войск и мотопехоты, способно было отбить все их атаки и удерживать занимаемые рубежи. Вот почему в немецких штабах заранее планировали уничтожить бригаду, превратить её технику в груду металла, только бы не дать ей вступить в бой с началом боевых действий. Но, на этот раз немецкая разведка дала сбой, и не успела отработать изменившуюся ситуацию.

Командарм Потапов покровительствовал 1-й противотанковой артиллерийской бригаде, считал её своим армейским резервом. И вообще, генерал танковых войск Потапов и «противотанковый» генерал Москаленко хорошо понимали друг друга к взаимному удовлетворению и для пользы дела. По приказу командарма, комбриг Москаленко 19 июня направил три разведгруппы по направлению к госгранице для рекогносцировки местности и поисков лучших путей выдвижения к перспективным оборонительным позициям. Потапов также позаботился о том, чтобы бригада получила боеприпасы. Как пишет Москаленко, «полностью мы были обеспечены снарядами, в том числе бронебойными, полученными как раз в тот день, когда командарм приказал произвести рекогносцировку в районе границы».

9-й мехкорпус К.К.Рокоссовского также находился на территории, контролируемой 5-й армией, хотя и располагался сравнительно далеко от границы, во втором эшелоне войск прикрытия. И Рокоссовский, и Потапов предполагали, что с началом боевых действий корпус войдёт в состав 5-й армии. Пока же по статусу он являлся резервом Главного командования и «находился в непосредственном подчинении командования Киевского Особого военного округа». Рокоссовский далее вспоминает:

«21 июня я проводил разбор командно-штабного ночного корпусного учения. Закончив дела, пригласил командиров дивизий в выходной на рассвете отправиться на рыбалку. Но вечером кому-то из нашего штаба сообщили по линии погранвойск, что на заставу перебежал ефрейтор немецкой армии, по национальности поляк, из Познани, и утверждает: 22 июня немцы нападут на Советский Союз. Выезд на рыбалку решил отменить. Позвонил по телефону командирам дивизий, поделился с ними полученным с границы сообщением. Поговорили мы и у себя в штабе корпуса. Решили всё держать наготове …».

«Около четырёх часов утра 22 июня дежурный офицер принёс мне телефонограмму из штаба 5-й армии: вскрыть особый секретный оперативный пакет. Сделать это мы имели право только по распоряжению Председателя Совнаркома СССР или Народного комиссара обороны. А в телефонограмме стояла подпись заместителя начальника оперативного отдела штарма. Приказав дежурному уточнить достоверность депеши в округе, в армии, в наркомате, я вызвал начальника штаба, моего заместителя по политчасти и начальника особого отдела, чтобы посоветоваться, как поступить в данном случае.

Вскоре дежурный доложил, что связь нарушена. Не отвечают ни Москва, ни Киев, ни Луцк. Пришлось взять ответственность на себя и вскрыть пакет. Директива указывала: немедленно привести корпус в боевую готовность и выступить в направлении Ровно, Луцк, Ковель. В четыре часа приказал объявить боевую тревогу, командирам дивизий Н.А.Новикову, Н.В.Калинину и В.М.Черняеву прибыть на мой КП.».

Итак, из-за относительной удалённости от госграницы войска 9-го МК не понесли потерь утром 22 июня. Примеры иного рода мы находим, например, в мемуарной книге Дмитрия Ивановича Рябышева, который в чине генерал-лейтенанта командовал восьмым механизированным корпусом в составе 26-й армии КОВО. Штаб корпуса находился в Дрогобыче, а штаб армии – в Самборе (совсем рядом с границей). Ниже приводятся фрагменты из книги Д.И.Рябышева «Первый год войны», причём первый фрагмент относится к субботе 21 июня.

«Окончив рекогносцировку, я решил, не заезжая в Дрогобыч, отправиться в Самбор к командующему 26-й армией генерал-лейтенанту Ф.Я.Костенко поделиться своими мыслями, доложить о результатах разведки. Но в Самборе меня ждало разочарование. Командарма в штабе не оказалось, он был в войсках. Принял меня начальник штаба армии полковник И.С.Варенников. Мой доклад о тревожном положении на границе на него не произвёл заметного впечатления. Доводы о назревающей военной угрозе, не знаю, искренне или нет, он отвергал.

— Ваши опасения более чем несостоятельны, — говорил Варенников. – Если бы дело шло к войне, то нас официально поставили бы в известность. Были бы запрещены отпуска командирам и вывод артчастей на полигоны. Войска находились бы в состоянии повышенной боеготовности. А ведь приказов об этом нет. Что касается фашистских самолётов, то они и раньше летали. Может быть, это делают безответственные лётчики. Так что же, палить по ним? Пусть дипломаты регулируют такие дела.
Попрощавшись с начальником штаба армии, я выехал в Дрогобыч. Тревожные мысли по-прежнему не давали покоя. Прибыв, хотел по телефону переговорить с командармом о своих опасениях. Но генерала Ф.Я.Костенко снова не оказалось на месте.».

«Ровно в четыре часа утра по московскому времени меня разбудил запыхавшийся красноармеец посыльный.
— Товарищ генерал, — торопливо обратился он, — в штабе вас срочно вызывают к телефону!
Квартира от штаба поблизости. Собрался быстро и через несколько минут поднял трубку телефона. Начальник оперативного отдела штаба 26-й армии от имени командующего сообщил, что немецко-фашистские войска во многих местах нарушили нашу государственную границу, ведут бои с пограничниками, бомбят наши приграничные города и аэродромы.
— Но, прошу без паники, — звучал его взволнованный голос. Затем тоном приказа добавил: — Думаем, что это провокации. Не поддавайтесь на них! Огня по немецким самолётам не открывать! Ждите дальнейших указаний!

Я решил немедленно привести соединения в боевую готовность, вывести их из военных городков по тревоге. На этот случай мы ещё ранее условились с командирами дивизий оповестить их особыми словами, значение которых понимали только мы.».

«Время шло, а указаний из штаба армии не поступало. Я не отходил от телефона. Вскоре с неба донёсся всё усиливающийся гул моторов, над городом появились вражеские бомбардировщики. Стрелки часов показывали 4:30 утра. А ещё немного спустя в распахнутое окно ворвался сверлящий, всё нарастающий вой падающих бомб. От мощных взрывов полопались в рамах стёкла, дрогнул под ногами пол …
Кто-то из командиров доложил, что самолёты с чёрными крестами на крыльях бомбят нефтеперегонный завод, железнодорожную станцию и расстреливают перепуганное мирное население.».

«В городе Стрый на аэродроме располагалась наша корпусная эскадрилья самолётов- разведчиков, которая подчинялась командиру истребительной авиадивизии, один из полков которой дислоцировался на том же аэродроме. Чуть позднее мы узнали, что вражеская авиация разбомбила аэродром, вывела из строя, сожгла наши самолёты.».

«Как я и предполагал, противник был хорошо осведомлён о расположении частей корпуса. Фашистские самолёты наносили точные бомбовые удары по казармам, гаражам, складам, аэродромам и узловым железнодорожным станциям. К этому времени поступило донесение от командира 12-й танковой дивизии генерала Т.А.Мишанина, что части дивизии выполнили приказ точно и в срок, и находятся в указанных районах. Потерь нет.

Вскоре такие же донесения я получил от других командиров дивизий. Они успели вывести людей и боевую технику из-под удара вражеской авиации и сосредоточить войска в лесах. И только один мотострелковый полк 7-й моторизованной дивизии, находившийся в летних лагерях, был застигнут бомбёжкой прямо в палатках. Сигнал боевой тревоги прозвучал с опозданием. В результате полк понёс большие потери: 70 убитых и 120 раненых …».

Боевой генерал Д.И.Рябышев приказ из штаба 26-й армии получил только в 10 часов утра, однако до этого часа войска корпуса не бездействовали: зенитчики сбили три вражеских самолёта, а некоторые подразделения включились в борьбу с парашютными десантами.

«Не теряя времени, отдаю распоряжение направить в район выброски десанта батальон мотоциклистов, роту быстроходных танков БТ-7 и роту мотопехоты. Вскоре выяснилось, что и северо-восточнее Дрогобыча выброшена группа парашютистов. Пришлось и туда направлять силы для ликвидации вражеского десанта.».

«Танки, мотоциклисты и мотопехота уничтожили парашютный десант противника северо-западнее Дрогобыча. Такая же участь постигла и другую группу фашистских десантников, выброшенных в районе сосредоточения 12-й танковой дивизии.».

Следует заметить, что хотя войска 8-го мехкорпуса располагались относительно недалеко от госграницы (в пределах радиуса действия немецкой фронтовой авиации), тем не менее, они составляли второй эшелон войск прикрытия границы. В значительно худшем положении оказались те войска 26-й армии, которые находились ближе к границе, в первом эшелоне. Здесь потери были значительно выше из-за фактора неожиданности.

Как вытекает из вышеизложенного, командарм-5 М.И.Потапов проявил гражданское мужество и государственное мышление, когда под личную ответственность в максимально возможной степени (с точки зрения его служебных полномочий) подготовил войска своей армии к битве с врагом. В то же самое время руководство 26-й армии пребывало в режиме пассивного ожидания указаний либо из Киева, либо из Москвы, которые так и не поступили. И находились они в этом режиме достаточно долго, игнорируя и собственные наблюдения, и тревожные сообщения пограничников.

Анализируя боеготовность войск КОВО, нельзя оставить без внимания положение дел в 6-й армии КОВО, которая, как и 5-я армия, оказалась препятствием для мощного немецкого удара. Осветить ситуацию в 6А поможет заместитель комкора Рябышева по политической части бригадный комиссар Николай Кириллович Попель. Речь идёт о его книге «В тяжкую пору». Н.К.Попель вспоминает:

«Нет, то не было предчувствием. Сколько раз позже я слыхал об этой рубежной ночи: «сердце подсказывало», «душа чуяла»». У меня ни сердце, ни душа ничего не подсказывали. Просто я, как и многие старшие начальники пограничных соединений, знал фактов больше, чем мог объяснить. Поэтому-то сделал небольшой крюк и заехал во Львов. Там стоял штаб соседней общевойсковой армии, которой командовал мой друг ещё со времён Финляндии генерал-лейтенант Иван Николаевич Музыченко. Повод для этого был – предстояло уточнить некоторые детали, связанные с недавними учениями. Но и я, и Иван Николаевич понимали, что приезд мой вызван не этим.

— Ну ладно, давай о деле, — прервал меня Музыченко. Прямой, открытый, из комиссаров гражданской войны, он не признавал околичностей, презирал дипломатические ухищрения в служебных, а ещё более – в личных отношениях. Я сообщил о споре, недавно вспыхнувшим между Рябышевым и начальником штаба армии, которой мы были подчинены, полковником Варенниковым.».

«Музыченко больше не садился. Он ходил по кабинету. Резким движением то отдёргивал шторку, прикрывавшую карту, то задёргивал её.
— У Рябышева, по-моему, верный нюх. Я тоже на свой риск и страх, кое-что маракую. Тут намечались окружные сборы артиллеристов. Убедил начальство проводить армейские и приказал своим не сосредоточивать артиллерию в одном месте, а выводить полки на полигон поочерёдно. Да и пехотку, между нами говоря, я из казарм пересадил в УРы. Начальству об этом не спешу докладывать. Как бы не окрестили паникёром …».

Итак, благодаря таким командующим армиями, как Потапов и Музыченко, а также некоторым командирам соединений, Юго-Западный фронт, в отличие от фронта Западного, не рухнул в первые дни и недели войны, несмотря на вредительские действия лиц из числа высшего комсостава РККА.