Защитники Киева сделали почти невозможное: отстояли город и отбросили нацистов на 15-20 километров от городской черты. Однако в битве за Киев наши войска понесли немалые потери, которые не могли быть восполнены тыловыми резервами по причине их отсутствия. В связи с этим главком Будённый 16 августа обратился в Ставку ВГК с предложением отвести войска за Днепр и занять оборону на его левом (восточном) берегу. Данная мера позволяла уменьшить протяжённость линии фронта и, как следствие, уплотнить ряды обороняющихся и даже направить во фронтовой резерв несколько дивизий и бригад. Река Днепр при этом становилась мощной естественной преградой на пути наступающих гитлеровских войск.

Ставка и Генштаб всесторонне обсудили предложение Будённого и согласились с ним. 19 августа 41-го главкому направления Будённому и командующему Юго-Западным фронтом Кирпоносу была направлена директива, санкционирующая отвод воск на левый берег Днепра. Исключение делалось для 37-й армии, которой предписывалось сосредоточиться на обороне Киева. Армия была сформирована 10 августа 41-го, и в неё вошли войска Киевского укрепрайона, а также все другие части, оборонявшие город. Командармом-37 был назначен генерал-майор А.Власов (тот самый). В штабе ЮЗФ ждали и приветствовали решение Ставки от 19.08.41. Немедленно был оформлен приказ об отводе за Днепр войск 5-й армии и 27-го стрелкового корпуса. О дальнейшем развитии событий рассказывает И.Х.Баграмян.

«Отход приказывалось осуществить в сжатые сроки. Начав его в ночь на 20 августа, 5-я армия должна была уже к утру 25 августа занять оборону севернее Киева, от местечка Лоев до Глыбова. Движение разрешалось только ночью. Пять ночей – пять переходов.

Поскольку 27-ому корпусу предстояло преодолеть более короткое расстояние, он в первые три дня отхода войск генерала Потапова должен был удерживать занимаемый рубеж, обеспечивая их левый фланг. Продвижение корпус мог начать лишь с наступлением темноты 22 августа. С выходом корпуса на левый берег Днепра намечалось его 28-ю стрелковую дивизию передать на усиление гарнизона Киевского укрепрайона, а воздушно-десантные бригады 2-го 3-го воздушно-десантных корпусов переходили во фронтовой резерв».

«Частям 5-й армии, находившимися в тесном боевом соприкосновении с превосходящими силами противника, надо было незаметно оторваться от них, чтобы без помех отойти за Днепр. К чести генерала Потапова и его штаба, они сумели хорошо организовать дело. Гитлеровское командование так и не смогло воспрепятствовать отходу армии. Когда вражеская разведка обнаружила начавшийся отвод советских дивизий из района Коростеня, противник с целью перерезать пути их движения предпринял яростные атаки вдоль реки Тетерев, но наши левофланговые войска, в том числе подразделения 4-й дивизии НКВД, успешно отбили эти удары».

«Совершенно иное произошло с 27-м стрелковым корпусом. Генерал П.Д.Артёменко и его штаб плохо организовали отвод своих частей. Они явно недооценили реальные возможности противника помешать этому ответственному и сложному маневру. К сожалению, и штаб фронта не предусмотрел этой угрозы. Командующий 6-й немецкой армией немедленно воспользовался нашим просчётом. Узнав через свою разведку о начавшемся передвижении советских частей, не отличавшемся ни скрытностью, ни чёткостью, он приказал командиру 11-й танковой дивизии генералу Штампфу опередить их с выходом к Днепру. Сильная подвижная группа Штампфа устремилась по единственному шоссе на правом фланге корпуса.

Генерал Артёменко почему-то поручил прикрывать эту дорогу не 28-й горнострелковой дивизии полковника К.И.Новика, которая опиралась своим правым флангом на эту важную коммуникацию, а 171-й стрелковой дивизии генерала А.Е.Будыхо, находившейся ближе к Киеву. Пока выделенный Будыхо подвижный отряд в составе стрелкового полка и одного дивизиона из 357-го легкоартиллерийского полка пробирался сквозь забитую тылами лесисто-болотистую местность, фашистские танки успели далеко проскочить по шоссе, которое вело к единственному в этом районе мостовой переправе через Днепр у села Окуниново».

«Фашистские танки мчались по шоссе. Возле Горностайполя, у моста через реку Тетерев, с ними в бой вступил небольшой отряд пограничников, которым руководил лейтенант Сергей Угляренко. Горстка бойцов несколько часов сдерживала врага. Лишь к утру фашисты смогли двинуться дальше. Во второй половине дня, смяв немногочисленные подразделения из 4-й дивизии НКВД, они вошли в Окуниново. В 18 часов автодорожный мост через Днепр оказался в реках противника. Узнав об этом, даже Кирпонос потерял свойственное ему хладнокровие. Он гневно стучал кулаком по лежавшей на столе карте::
— Как можно было допустить такое!».

Потеря моста произошла вечером 23 августа. Кирпонос издал приказ, требующий уничтожить захваченный мост, разгромить созданный немцами плацдарм на левом берегу и провести расследование причин такого крупного провала, о котором придётся докладывать в Москву. Одновременно началась операция по спасению застрявшего на правом берегу в условиях окружения 27-го стрелкового корпуса. Для этой цели привлекли все плавсредства, имеющиеся в распоряжении Днепровского речного пароходства.

И.Х.Баграмян самокритично признаёт, что часть вины за потерю Окуниновского моста ложится и на штаб фронта. Правильнее было бы сказать о виновности и командования, и штаба ЮЗФ. Баграмян не стал вдаваться в подробности того, в чём именно заключались ошибки и недоработки в управлении войсками ЮЗФ. Попробуем разобраться.

Начать следует с главного вопроса: Зачем, с какой целью командующий фронтом Кирпонос держал под своим оперативным подчинением войска 27-го стрелкового корпуса, который изначально входил в состав 5-й армии Потапова? Да, во время напряжённых боев так случалось, что соединение теряло связь со штабом своей армии, в то время как связь со штабом фронта оставалась хорошей. Именно поэтому в середине июля 41-го комфронта Кирпонос отдал приказ о временном переходе 27-го СК под его оперативное управление. Пока всё нормально, но почему приказ не был отменён, когда связь наладилась, и части 27-го корпуса продолжали сражаться, имея своими соседями части 5-й армии?

Может быть, Кирпонос удерживал при себе 27-й СК по той причине, что командарм-5 Потапов был военачальником типа «так себе», не способным раскрыть боевые возможности этого соединения? Нет же! Начиная с первых боёв у самой границы, Потапов оставался лучшим командармом на Юго-Западном фронте, и это признавал даже враг. Тем не менее, после изъятия 27-го СК его армия из трёхкорпусной стала двухкорпусной. Другими словами, лучшая армия фронта потеряла треть своей боеспособности. Какая от этого польза Кирпоносу? Кому это выгодно?

Выиграл ли 27-й СК от своего независимого от армии существования? Не выиграл, потому что у командующего фронтом множество всяких неотложных дел, и он физически не способен заботиться о корпусе так, как это делает командарм «родной армии». Образно говоря, 27-й стрелковый корпус оказался в сиротском положении, лишившись поддержки и попечения, как в прежние времена.

Напряжённая работа не помешала Кирпоносу вспомнить, что 27-й СК всё её находится под его управлением, и в случае чего, отвечать придётся ему. На 22 августа было запланировано начало отвода войск корпуса, а с 21 августа корпус по приказу комфронта был включён в состав 37-й армии. Всё было сделано очень «своевременно»: штаб фронта больше 27-м СК не управлял, штаб 37-й армии ещё не успел подключиться. В итоге, комкор Артеменко и его штаб всё организовали так, как умели, то есть плохо. Результат известен, и по этой причине гневное восклицание Кирпоноса – «Как можно было допустить такое!» — он должен был адресовать самому себе. После окончания операции спасения, 27-й корпус расформировали, как и было ранее запланировано. Генерал Артеменко получил должность заместителя командующего 37-й армией.

Существовала ещё одна возможность не отдать Окуниновский мост врагу, и об этом рассказывает И.Х.Баграмян: «По досадно сложившимся обстоятельствам мост не удалось взорвать, хотя всё было заблаговременно подготовлено. Командир сапёрного подразделения имел прямую телефонную и телеграфную связь со штабом фронта. Когда показались фашистские танки, он вызвал меня по телефону и только начал докладывать, линия прервалась. Тут же удалось связаться с ним по аппарату Морзе. Но и на этот раз телеграфист не успел отстукать распоряжение на взрыв – линия внезапно вышла из строя. Мост так и не был взорван. Вот тогда я с особой остротой осознал, что значит способность командира своевременно проявлять инициативу и смело принять разумное решение, отвечающее сложившейся обстановке …».

Разумеется, что никто не прокладывал отдельную кабельную линию связи от штаба фронта в Броварах до Окуниново. В начальный период войны связь осуществлялась с помощью проводных линий связи Наркомата связи СССР, построенных в мирное время. Естественно, что в условиях войны такая связь была крайне ненадёжной: бомбы и снаряды разрушали её. Тоже самое делали немецкие диверсионные группы. Исходя из этих объективных обстоятельств, штабу фронта обязательно было необходимо дублировать проводную связь устойчивой радиосвязью. Могут возразить, что при радиосвязи противник способен прослушивать переговоры. Однако в условиях скоротечного боя это не имеет никакого значения. Прослушка и расшифровка переговоров ведётся в штабах, а не на поле боя. Наконец, можно использовать и заранее обусловленные кодовые слова типа «Переходите к плану Б».

Мог ли комендант переправы проявить инициативу и взорвать мост без команды из штаба фронта? Нет, не мог. Мосты взрывают после того, как через него пройдёт последнее арьергардное подразделение, командир которого доложит, что за его спиной наших войск уже нет. Что касается Окуниновского моста, то на правом берегу Днепра в то самое время находились в ожидании переправы тысячи красноармейцев из 27-го стрелкового корпуса. Бывали случаи, когда в условиях паники мосты взрывали преждевременно, но за это строго наказывали.

Теперь командование ЮЗФ не видело иного выхода, кроме как немедленного разрушения Окуниновского моста. Только такая операция могла прекратить переброску немецких войск на левый берег Днепра. С этой целью привлекли корабли Днепровской флотилии. Как пишет Баграмян, «ночью корабли устремились к мосту, но были отброшены огнём артиллерии». Идея использовать плавучие мины для подрыва опор моста тоже не сработала, так как противник предвидел такую опасность и принял необходимые меры.

Оставалась надежда на авиацию. Предпринималось несколько неудачных попыток разбомбить мост, прежде чем это удалось сделать после атаки двух штурмовиков Ил-2. Мост был повреждён, и движение по нему прекратилось. Командование ЮЗФ считало, что до разрушения моста на плацдарме могли закрепиться чуть более полка немецких войск. Кирпонос приказал командующим 37-й и 5-й армиями выделить войска, необходимые для уничтожения плацдарма. Войска стали прибывать в район Окуниново, однако все их атаки отбивались немцами с большими потерями наших войск.

Только после войны из немецких источников стало известно, что на плацдарме успели закрепиться три немецкие дивизии. Это – большая сила, которая с легкостью перемалывала все наши войска, прибывавшие для зачистки плацдарма. Дело в том, что бомбы штурмовиков не повредили опоры моста. Разрушению подверглась только некоторая часть мостовых пролётов. Восстановить их функционирование германским сапёрным подразделениям не составило большого труда, поскольку строевой лес рос рядом, и завозить материалы издалека не пришлось.

В итоге, германское командование получило возможность перебросить через Днепр столько сил и средств, сколько необходимо и для продвижения на восток, и для окружения Киева с северного направления. На первое время решили ограничиться достигнутыми результатами. Ожидали подхода тех огромных сил, которые Гитлер направил для окружения и уничтожения всех советских армий, задействованных в обороне Киева.

Заканчивая главу под названием «Окуниновская неудача», И.Х.Баграмян делает такой вывод: «Пока это была наша единственная неудача в сражении за Днепр. На огромном протяжении среднего течения реки наши войска прочно удерживали восточный берег, и только возле Окуниново медленно росла опасная опухоль. Это была большая угроза в той чрезвычайно трудной ситуации, которая стала складываться к концу августа. Стратегическое положение нашего фронта всё ухудшалось».

Угрозы войскам Юго-Западного фронта видели и в Москве. Вот почему Сталин возлагал такие большие надежды на Ерёменко. Если командующий Брянским фронтом выполнит своё обещание и разобьёт Гудериана, то фронт на юго-западе можно будет стабилизировать. При этом сохранится возможность по приказу организованно отойти на новые позиции вместе с вооружением и техникой.

В распоряжении Ерёменко оказались практически всё резервы, которые в тот момент времени могла привлечь Ставка. В отличие от Ерёменко, его главный противник – генерал Гудериан жаловался на то, что приказу о движении на Украину сопутствовало решение вышестоящего командования не усилить, а ослабить его танковую группу:

«Наиболее горькое разочарование вызвал у меня вывод 46-го танкового корпуса из состава моей танковой группы. Несмотря на обещание, данное мне Гитлером, командование группы армий решило оставить этот корпус в резерве 4-й армии, сосредоточив его в районе Рославля и Смоленска. Мне пришлось выступать в новый поход, имея лишь два корпуса – 24-й и 47-й, силы которых с самого начала были признаны мною недостаточными. Мой протест против этого решения был оставлен командованием группы армий без внимания. В качестве первоначальной цели наступления мне был указан Конотоп».

Итак, танковая группа Гудериана накануне решительных боёв потеряла около 30% от своей былой мощности. Это давало Ерёменко превосходную возможность выполнить своё обещание и разбить «подлеца Гудериана». Сил и средств для этого было достаточно, но всё равно чего-то не хватало. Иначе, как можно объяснить описанный Гудерианом такой радостный для него случай:

«В пути мне было доставлено радостное и совершенно неожиданное для меня сообщение о том, что энергичные действия танкового подразделения обер-лейтенанта Бухтеркирха (6-й танковый полк) дали возможность 3-й танковой дивизии захватить невредимым мост длиною в 700 м на реке Десна восточнее Новгород-Северского. Этот счастливый случай в значительной степени облегчил тогда проведение наших операций».

В немецкой армии батальонами командовали майоры, ротами – капитаны. Значит, названный Гудерианом старший лейтенант был перспективным командиром танкового взвода. Это же какую беспечность надо было проявить, чтобы позволить захватить важный в оперативном отношении мост такими незначительными силами?! Как можно рассчитывать разбить Гудериана, делая ему такие ценные «подарки»?!

По мере продвижения далее на юг, Гудериан стал требовать дополнительных сил и средств из-за сильных фланговых атак русских. Постепенно, а не сразу, ему вернули моторизованную дивизию СС «Рейх» и элитный пехотный полк «Великая Германия» из его 46-го танкового корпуса. Также вернулась 1-я кавдивизия из состава его 24-го танкового корпуса. Теперь Гудериан жаловался только на плохие дороги. Тема недостатка сил и средств исчезла, а это означало, что Гудериан и его войска уходили в отрыв, и Ерёменко упустил свою удачу. Впрочем, известно, что «госпожа Удача» принимает в свою свиту исключительно людей талантливых, одарённых, а с этим делом у Ерёменко был недокомплект.

Сталин ждал от Ерёменко победных донесений, но время шло, а они всё не поступали. В своей мемуарной книге А.М.Василевский приводит взятый из архива текст послания, которое 2 сентября 1941 года И.В.Сталин направил командующему Брянским фронтом в ответ на одно из его донесений:

«Ставка всё же недовольна вашей работой. Несмотря на работу авиации и наземных частей, Почеп и Стародуб остаются в руках противника. Это значит, что вы противника чуть-чуть пощипали, но с места сдвинуть его не сумели. Ставка требует, чтобы наземные войска, действуя в взаимодействии с авиацией, вышибли противника из района Стародуб, Почеп и разгромили его по-настоящему. Пока это не сделано, все разговоры о выполнении задания остаются пустыми словами … Гудериан и вся его группа должны быть разгромлены вдребезги. Пока это не сделано, все ваши заверения об успехах не имеют никакой цены. Ждём ваших сообщений о разгроме группы Гудериана».

Сталин напрасно ждал от Ерёменко крупных победных действий. Применительно к личностям типа Ерёменко следует вспомнить, что в толковых словарях имеется слово «апломб», которое определяется, как самоуверенность в поведении человека и проявляется в разговоре, манере держаться и т.п. Человек с апломбом имеет преувеличенное представление о своей значимости. Он внутренне убеждён, что ему по силам решить задачу любой сложности. Эту мысль он способен убедительно донести до любого собеседника. Если случаются неудачи, то человек с апломбом убедительно объяснит, чего ему не хватает до полного успеха. Получив необходимое, он вскоре приходит к выводу, что ему опять чего-то недодали.

А.И.Ерёменко был военным специалистом хорошей выучки, но, увы, он не был харизматичным военачальником (полководцем от Бога). Харизматичный полководец умеет мысленно поставить себя на место противника, разгадать его замыслы и предвидеть ближайшие действия. После этого он так распределит свои силы и средства, чтобы тактически переиграть противника и одержать победу. Таким харизматичным полководцем был, например, К.К.Рокоссовский.

Впрочем, тот же Василевский признаёт, что А.И.Ерёменко хорошо проявлял себя во время проведения крупных оборонительных операций. Можно проследить, что со временем сам Сталин станет лучше понимать пределы возможностей своих военачальников и будет учитывать, кто из них умеет организовать надёжную оборону, а кто способен творить чудеса в наступлении.

В хрониках Великой Отечественной войны упомянут последний день августа 41-го, и речь идёт не о позитивном событии. В книге Д.И.Рябышева по этому поводу записано: «31 августа тремя дивизиями противник форсировал Днепр юго-восточнее Кременчуга, создал на восточном берегу плацдарм и продолжил там накапливать силы».

Таким образом, в среднем течении Днепра возникли два немецких плацдарма: в районе Окуниново и в районе Кременчуга. В штабе Юго-Западного фронта новую угрозу оценили, обратив внимание на то, что плацдарм создан соединениями 17-й полевой армии. Опасная 1-я танковая группа фон Клейста в это время решала свои задачи где-то в районах Днепропетровска и Запорожья. Значит, ожидать атаки с нового плацдарма в ближайшее время не следует. Командарм-38 Фекленко получил приказ блокировать территорию плацдарма и вести наблюдение, что и было сделано. Сейчас же следует сосредоточиться на устранении реальной опасности, надвигавшейся с севера. И.Х.Баграмян вспоминает:

«Советское командование приняло меры к тому, чтобы как-то прикрыть обнажённый правый фланг Юго-Западного фронта в направлениях на Конотоп и Бахмач, куда были нацелены войска Гудериана. От нас потребовали за счёт крайне ограниченных сил и средств фронта срочно сформировать новую 40-ю армию. Командующим этой армии был назначен генерал-майор Кузьма Петрович Подлас».

«28 августа генерал Подлас смог доложить командованию фронта, что он уже располагает кое-какими реальными силами. В тот же день ему была поставлена задача – немедленно преградить путь войскам Гудериана, заняв оборону севернее Конотопа и Бахмача на рубеже Шостка, Короп, Малое Устье и далее по реке Десна до Степановки».

Вошёл в состав 40-й армии и 3-й воздушно-десантный корпус, которым командовал теперь Иван Иванович Затевахин. Александр Ильич Родимцев вспоминает те дни:

«В конце августа наша бригада сосредоточилась в пяти километрах севернее и северо-западнее Конотопа. Штаб её расположился неподалеку, в селе Поповка. Наши сотоварищи – 6-я воздушно-десантная бригада – сосредоточилась в населённых пунктах восточнее, а наша 212-я бригада вела ожесточённые бои у города Остер».

Вышеупомянутый город Остер расположен в месте слияния одноимённой реки с Десной. Последняя после Чернигова круто поворачивала на юго-запад и впадала в Днепр севернее от Киева и недалеко от него. Сюда и проникли части 6-й армии Вермахта, которые переправились через восстановленный немецкими сапёрами Окуниновский мост. Бои велись за овладение трассой Чернигов-Киев. Поскольку на этой трассе располагался и город Бровары, то в целях безопасности было решено переместить штаб фронта на юг Черниговской области, в город Прилуки.

Дальнейшие события в бригаде Родимцева стали развиваться стремительно. 3 сентября на его командный пункт в Поповке прибыл комкор Затевахин и, сославшись на приказ командарма-40, сообщил, что 5-й бригаде следует занять оборону на южном берегу реки Сейм. Появление разведгрупп и ударных частей 2-й танковой группы Гудериана ожидается в самое ближайшее время. Командарм Подлас считает, что в первую очередь следует надёжно прикрыть участок, включающий в себя железнодорожный мост через Сейм на линии Кролевец-Конотоп. Если этот участок не защитить, то немцы ворвутся в Конотоп – крупный центр коммуникаций.

Комбригу Родимцеву было о чём задуматься. В боях за Киев бригаду хорошо поддерживали своим арт-огнём батареи дивизионных пушек и гаубиц комдива Потехина. Своей серьёзной артиллерии в бригаде не было (не положено по штату). Не было в бригаде и мощных станковых пулемётов системы «максим» для борьбы с пехотой противника. Следует считать удачей, что бойцы бригады по своей инициативе организовали сбор этих пулемётов, брошенных на поле боя. В результате, в каждом из 4-х батальонов появилось около 20 «максимов». Родимцев был доволен: «Как старый пулемётчик, я знал, какой это клад наши «максимы» в столь сложной и тяжёлой обстановке».

«К 6 сентября мы неплохо подготовили оборону: отрыли траншею неполного профиля в 30-40 метрах от воды; установили в небольших котлованах орудия, хорошо замаскировали их под фон местности. В тот же день были созданы истребительные роты и команды».

«Вскоре передовые немецкие подразделения стали спускать на воду надувные резиновые лодки. В них торопливо садились солдаты и направлялись к нашему берегу. Всё это делалось методично, без особой суеты. Чувствовалось, практиковались они не один месяц. Не теряя ни минуты, я вызвал по переправе противника и его войскам на северном берегу огонь всей бригадной артиллерии и миномётов.

В исходном положении врага началась суматоха, какое-то беспорядочное перемещение. Батальон усилил огонь из стрелкового оружия. Однако отдельные лодки достигли нашего берега, и пехота противника высадилась на откосе. С каждой минутой обстановка боя становилась для наших войск всё напряженней. Положение осложнялось ещё и тем, что железнодорожный мост через Сейм, заранее подготовленный к взрыву, был только повреждён. Сапёры противника сразу же принялись его восстанавливать.

Но неожиданно – что значит правильно выбрать позицию! – с правого фланга, вдоль реки заработал станковой пулемёт. Одной длинной очередью старик — «максим» словно сдул сапёров противника с моста; другой отсёк, парализовал переправу. Стрельба усиливалась и с той, и с другой стороны. Противник обильно поливал наши окопы свинцовым дождём. Над рекой непрерывно катился трескучий гром».

«Этот «концерт» продолжался более часа. Немецкая пехота, которой удалось высадиться на нашем берегу, была полностью уничтожена, несколько гитлеровцев взято в плен. Здесь же допросил пленных: все они показали, что они входят в состав передового отряда, высланного штабом 24-го танкового корпуса. Этот отряд, подобранный из лучших фашистских вояк, имел задачу форсировать с ходу реку Сейм, захватить в исправности железнодорожный мост и создать небольшой плацдарм на южном берегу, чтобы обеспечить переправу главных сил дивизии».

Хотя бой закончился полным успехом, и комбриг, и рядовые бойцы понимали, что уничтожили только войсковой авангард. 9 сентября в дело вступила 3-я танковая дивизия 24-го танкового корпуса 2-й танковой группы Гудериана. А.И.Родимцев продолжает:

«Враг имел здесь, примерно, десятикратное превосходство в солдатах и технике. Его авиация непрерывно висела над полем боя и прижимала к земле наши контратакующие подразделения. Совершить в этих условиях, в ходе сражения какой-нибудь маневр просто не представлялось возможным. Третья танковая дивизия противника прорвала нашу оборону на участке 4-го батальона. К вечеру 9 сентября она овладела городом Конотоп».

Далее оставлять бригаду на прежних позициях было нельзя из-за угрозы её полного уничтожения. Штаб бригады принял решение с наступлением ночи вывести бригаду с минимальными потерями и с вооружением на новые, более благоприятные позиции.

День 9 сентября 41-го оказался несчастливым не только для Конотопа. В этот же день войска 2-й полевой армии фон Вейхса захватили Чернигов. В обороне города принимали участие 15-й стрелковый корпус ЮЗФ, а также войска, вынужденные отойти из Белоруссии на юг. Речь идёт, прежде всего, о 21-й армии, участвующей в защите Гомеля. Несколько позднее сюда прорвались избежавшие окружения под Мозырем войска 3-й армии командарма В.И.Кузнецова. Ставка решила, что личный состав 3А войдёт в состав 21А, но командармом-21 станет более опытный Кузнецов.

Черниговский рубеж удержать не удалось, потому что защитников оказалось лишком мало, чтобы создать непрерывный фронт обороны. Через имеющиеся разрывы противник и прорвался к городу. Несколько ранее соединили свои фланги части 6-й и 2-й полевых армий Вермахта. В итоге, бывшая долгое время тылом территория севернее Киева перестала быть таковой. Вражеское окружение столицы УССР завершилось.

Приближалось время, когда и бригаде Родимцева, и корпусу Затевахина, и частям 40-й армии Подласа придётся с боями отходить на восток, спасаясь от окружения и разгрома. Но перед этим армия не отступила и героически сражалась, когда на неё навалилась армада гудериановских войск. Баграмян далее уточняет, чего стоила врагу его сражение с личным составом 40-й армией:

«Выложив путь трупами своих солдат, и осветив его факелами горящих танков, Гудериан устремился на Ромны, находящиеся в глубоком тылу нашего фронта. Остановить вражеские бронетанковые колонны было уже некому. На исходе 10 сентября передовые части 3-й немецкой танковой дивизии генерала Моделя соединились со сброшенным в Ромнах воздушным десантом. Фронт нашей 40-й армии оказался рассечённым надвое: её 2-й воздушно-десантный корпус отошёл в полосу 21-й армии, а остальные силы, удерживая Конотоп, закруглили к югу свой разорванный фронт».

Главком ЮЗ-направления С.М.Будённый был первым, кто указал на огромную потенциальную опасность, исходящую от немецкого плацдарма в районе населённого пункта Дериевка около Кременчуга. Как сообщает Баграмян, 4 сентября главком связался с Кирпоносом:

« — Промедление с ликвидацией плацдарма у Дериевки смерти подобно, — сказал маршал и категорически потребовал сбросить гитлеровцев с левого берега. Для оказания помощи командарму Фекленко, он рекомендовал направить к нему ответственных представителей фронта. Кирпонос приказал мне вызвать к нему начальника артиллерии М.А.Парсегова, начальника автобронетанкового управления В.Т.Вольского и заместителя начальника штаба ВВС В.М.Лозового-Шевченко.
— Поедут к Фекленко, — пояснил он. Вы тоже готовьтесь отправиться вместе с ними».

Итак, Баграмян во главе группы военачальников отправился в Козельщину, где располагался командный пункт Н.В.Фекленко. Свою задачу он видел в том, чтобы наилучшим образом скоординировать силы и средства 38-й армии, а также присылаемого подкрепления из резервов главкома, для нахождения путей и возможностей сбросить противника с плацдарма у Дериевки.

После нескольких неудачных попыток Баграмян убедился в том, что поставленная главкомом задача решена быть не может. Гитлеровцы в составе почти пяти дивизий прочно закрепились на занимаемых позициях, и сдавать их не намеревались. В конце концов, пришли к выводу прекратить бесплодные атаки. Очередную попытку наступления решили проводить только после прибытия значительного количества наших пехотных, танковых и артиллерийских частей.

Пока Баграмян находился на левом фланге ЮЗФ, его обязанности в штабе фронта временно исполнял заместитель – полковник Н.Д.Захватаев. Здесь главную опасность видели только со стороны войск Гудериана. Начштаба Тупиков на заседании Военного совета предлагал отвести, пока ещё не поздно, войска фронта на восток, на линию реки Псёл, где был подготовлен тыловой оборонительный рубеж. Если промедлить с отводом войск, то Гудериан легко продвинется по нашим тылам ещё дальше на юг и перекроет это пока ещё свободное направление.

Овладение войсками Гудериана 10-го сентября 41-го города Ромны стало знаковым событием и началом окружения войск Юго-Западного фронта. Речь пока не шла о глобальном окружении, однако, для войск 5-й армии режим окружения уже наступил. Дело в том, что каждая армия имела собственное тыловое хозяйство, и в этот день тыловики доложили командарму Потапову, что армейские тылы в Ромнах и его окрестностях захвачены противником.

Для любого крупного войскового формирования разгром тыла – это первый и важный признак окружения: некуда вывозить раненых, людские и материальные ресурсы больше не поступают. Командарм Потапов направил в штаб фронта соответствующее донесение, и там поняли, что худшие времена уже наступили, и пора принимать срочные кардинальные меры.

В ночь с 10 на 11 сентября Военсовет фронта направил в Ставку ВГК такую короткую телеграмму: «Танковая группа противника прорвалась в Ромны. 40-я и 21-я армии не могут ликвидировать эту группу. Требуется немедленная выброска войск из Киевского укреплённого района на пути движения противника и общий отход войск фронта на рубежи, доложенные Вам. Прошу санкцию по радио».

Текст телеграммы показывает, что в Генштабе имелся план действий в критической ситуации, предполагавший оставление Киева и отвод войск фронта на новые оборонительные позиции. Река Псёл в этом плане рассматривалась в качестве естественного рубежа обороны. Во всех отношениях это был вынужденный, но необходимый план спасения живой силы и техники в условиях, когда окружение становится неизбежным событием. Вполне возможно, что такой план был составлен вскоре после тяжёлого поражения войск фронта под Уманью.

Неурегулированным оставался только вопрос о том, когда, с какого момента времени план должен будет вступить в действие. Военсовет фронта считал, что такой момент уже наступил, а начальник Генштаба Б.М.Шапошников был иного мнения. Получив телеграмму, он во втором часу ночи 11 сентября отправил ответ: «Ставка Верховного Главнокомандующего считает, что необходимо продолжать драться на тех же позициях, которые занимают части Юго-Западного фронта, как это предусмотрено нашими уставами». Далее маршал Шапошников дал ряд рекомендаций относительно того, как разгромить прорвавшегося противника, но запретил использовать для этой цели войска Киевского укрепрайона.

Почему начальник Генштаба проявил такую, на первый взгляд, недальновидность. Прежде всего, потому, что он не знал истинного положения дел и руководствовался только количеством советских дивизий, задействованных в Киевской оборонительной операции. Поскольку число это было весьма внушительным, то он полагал, что оснований для паники нет. Во что превратились эти дивизии после многодневных непрерывных боёв, он не знал и не мог себе представить. Это – во-первых.

Во-вторых, существовало нечто большее, чем субъективные оценки маршала Шапошникова. Дело в том, что и в Ставке ВГК, и в советском руководстве понимали, что после взятия Киева и разгрома ЮЗФ, Гитлер немедленно создаст из групп армий «Центр» и «Юг» ударную группировку войск, нацеленную на Москву. Поэтому контролируемое удержание крупной вражеской группировки, сковывание её сил и средств – это стратегическая цель проведения Киевской оборонительной операции, которую нельзя было преждевременно сворачивать. Продолжать драться, но не упустить момент начала катастрофы – такова была задача, решение которой должен был обеспечить начальник Генштаба. С сожалением вынуждены констатировать, что маршал Шапошников свою миссию провалил.

После получения отрицательного ответа со стороны Генштаба, Кирпонос обратился за поддержкой к маршалу Будённому – главкому ЮЗ-направления. Маршал был хорошо информирован о тяжёлом положении войск ЮЗФ, и по своему статусу имел право обратиться лично к Верховному Главнокомандующему, как к последней инстанции. Но предварительно Будённый провёл переговоры с Шапошниковым и убедился, что тот остался на своих прежних позициях.

Будённый знал, что Генштаб наделён полномочиями подписывать некоторые приказы от имени Ставки ВГК, не ставя в известность Сталина. Такая практика диктовалась высокой загруженностью вождя делами государственной важности. Напомним совмещаемые Сталиным должности: Генеральный секретарь ЦК ВКП(б), Председатель Совнаркома, Председатель ГКО, Нарком обороны СССР, Верховный Главнокомандующий. Главком был уверен, что Сталина обязательно необходимо подключить к информации о тревожных событиях на ЮЗФ.

Главкому ничего не оставалось, как направить И.В.Сталину подробную телеграмму (её полная запись имеется в книге И.Х.Баграмяна), в которой выразить поддержку предложению Военного совета фронта об отходе войск на тыловой рубеж. Он также дал понять, что предложение товарища Шапошникова «вывести из 26-й армии две стрелковые дивизии и использовать их для ликвидации прорвавшегося противника из района Бахмач, Конотоп» являются несерьёзными. И в самом деле, не способны две стрелковые дивизии остановить войска Гудериана, если этого не смогли сделать две армии (40-я и 21-я). В заключительной части телеграммы говорилось:

«Промедление с отходом Юго-Западного фронта может повлечь потерю войск и огромного количества материальной части. В крайнем случае, если вопрос с отходом не может быть пересмотрен, прошу разрешить вывести, хотя бы войска и богатую технику из Киевского Ура, эти силы и средства, безусловно, помогут Юго-Западному фронту противодействовать окружению».

Итак, главком ЮЗ-направления твёрдо заявил, что общий отход войск Юго-Западного фронта на известный Москве тыловой рубеж «является вполне назревшим», а не преждевременным мероприятием. В качестве полумеры он полагал возможным оставить Киев, но использовать войска 37-й армии с её тяжёлым вооружением из Киевского укрепрайона для противодействия весьма вероятному вражескому окружению.

Сталину предстояло решить профессиональный спор двух маршалов Советского Союза. Вождь затребовал все материалы по этому делу и провёл совещание с начальником Генштаба, чтобы иметь полное представление о том, что происходит на Юго-Западном фронте. Вечером 11 сентября Сталин вызвал на переговоры Кирпоноса. Вместе с ним в аппаратную зашли: Бурмистенко – первый член Военного совета фронта, Рыков – второй член Военсовета, начштаба Тупиков, полковник Захватаев – заместитель Баграмяна. Два последних свидетеля расскажут Баграмяну после его возвращения в штаб фронта об атмосфере и содержании переговоров.

Предварительно заметим, что связь тогда осуществлялась с помощью приёмо-передающих телеграфных буквопечатающих автоматов (аппаратов Боде). На приёмном конце линии связи сообщение отправителя печаталось на бумажной ленте. Текст можно было прочитать сразу по мере движения ленты. Затем техник-оператор (бодист) набирал и передавал текст ответа, который диктовал получатель. После паузы появлялись очередные сообщения. Так происходил диалог.

Сталин поздоровался и сразу сказал: «Ваше предложение об отводе на рубеж известной вам реки мне кажется опасным». Затем он стал обосновывать этот вывод. В конце своих обоснований и встречных предложений из трёх пунктов Сталин твёрдо заявил: «Перестаньте, наконец, заниматься исканием рубежей для отступления, а искать пути для сопротивления».

«В аппаратной наступила тишина. Своей железной логикой Верховный Главнокомандующий мог обезоружить кого угодно. Даже Тупиков растерялся. Впоследствии он говорил мне, что, когда следил за лентой, у него возникла мысль: надо воспользоваться предложением, для начала отвести на рубеж по реке Псёл пять-шесть дивизий и значительные силы артиллерии. Это и явилось бы началом отвода войск фронта на новый рубеж. Ведь, по существу, Сталин не возражал против отхода, а предлагал лишь надёжно обеспечить его организацией по реке Псёл. … Но всех ошеломили последние слова Верховного: «Перестаньте, наконец, заниматься исканием рубежей для отступления, а искать пути для сопротивления».

«Время шло, а на другом конце провода Сталин ждал ответа. Кирпонос стремительно повернулся к бодистке:
— Передавайте!
Говорил он медленно, словно процеживая каждое слово.
— У нас и мысли об отводе войск не было до получения предложения дать соображения об отводе войск на восток с указанием рубежей, а была лишь просьба в связи с расширившимся фронтом до восьмисот с лишним километров усилить наш фронт резервами. …

Захватаев потом рассказывал, что Тупиков, слушая Кирпоноса, схватился за голову. Кирпонос, кинув на него удивлённый взгляд, продолжал диктовать глухим голосом:
— По указанию Ставки Верховного Главнокомандования, полученному в ночь на 11 сентября, снимаются из армии Костенко две стрелковые дивизии с артиллерией, перебрасываются по железной дороге на конотопское направление с задачей – совместно с армиями Подласа и Кузнецова уничтожить прорвавшуюся в направлении Ромны механизированную группу противника».

«Сам того не замечая, Кирпонос неожиданно отказался от всего, о чём просил совсем недавно. Это сразу поняли все, кто стоял рядом. И конечно, уж никак не ускользнуло от внимания Сталина. Снова застучал аппарат. Слова на ленте – тяжёлые как слитки:

« — Первое. Предложение об отводе войск Юго-Западного фронта исходит от вас и от Будённого, главкома Юго-Западного направления. Вот выдержка из донесения Будённого от 11 числа …». И далее последовали фразы из знакомой уже читателю телеграммы Будённого, в которой тот, ссылаясь на просьбу Военного совета фронта, со всей присущей ему прямолинейностью и решительностью настаивал на немедленном отводе войск Юго-Западного фронта.

Аппарат смолк, словно говоривший на том конце провода хотел дать своему собеседнику хоть немного собраться с мыслями. А затем лента потекла снова:
— Как видите, Шапошников против отвода частей, а главком за отвод, так как и Юго-Западный фронт стоял за немедленный отвод частей. В заключение уже безапелляционный приказ: «…Киева не оставлять и мостов не взрывать без особого разрешения Ставки. До свидания».

Кирпонос, вытирая вспотевший лоб, ответил: «Указания Ваши ясны. Всё. До свидания». Махнув с досадой рукой, он выбежал из аппаратной.
— Что теперь делать? – спросил Тупиков у Бурмистенко.
— Нужно думать, Василий Иванович. Приказ есть приказ.
— Если бы думы плодили силы. А когда сил нет, то, сколько не думай, ничего не поможет.

На следующий день мы узнали, что Ставка освободила Будённого от поста главнокомандующего войсками Юго-Западного направления и назначила вместо него Маршала Советского Союза С.К.Тимошенко».

Можно сказать, что ЮЗФ постигла новая крупная неудача, возникшая из недостатка мужества у командующего фронтом. Кирпонос побоялся сказать Сталину о возможной катастрофе фронта из-за промедления с полным или частичным отводом войск. Получается, что Кирпонос струсил, публично опозорился и подставил Буденного.

Возникает законный вопрос: Мог ли Сталин в споре двух маршалов встать на сторону Будённого? Ответ: нет, не мог. Вождь полностью доверял Шапошникову и дорожил его мнением. Вследствие этого, он вынужден был смотреть на расстановку сил на ЮЗФ глазами Шапошникова, ибо у него не было другого органа, который знал бы о состоянии войск больше и лучше, чем коллектив офицеров Генерального штаба.

Придёт время, и глазами вождя станут крупные военачальники – представители Ставки ВГК на соответствующих фронтах. А пока Сталин считал своим долгом поддерживать авторитет начальника Генштаба. Выразить недоверие решениям Шапошникова – значит обидеть его и сделать невозможной их дальнейшую совместную работу. Этого Сталин не мог себе позволить.

Говорят, что беда никогда не приходит одна, и на следующий день после фиаско Кирпоноса, то есть 12 сентября случилось то, что первоначально оценивалось, как серьёзная потенциальная угроза. Актуализация угрозы произошла на глазах у И.Х.Баграмяна, который в то время находился в расположении 38-й армии. Вот некоторые фрагменты из его книги.

«Пока мы пытались очистить плацдарм у Дериевки, генерал Клейст скрытно переправил в район Кременчуга свои танковые и моторизованные дивизии. Утром 12 сентября они навалились на один из полков 297-й стрелковой дивизии, рассекли её фронт и устремились на север, в общем направлении на Хорол. В полосе их наступления у нас было совсем мало сил. И конечно, нетрудно догадаться – Клейст устремился навстречу Гудериану, передовые части которого к тому времени были уже далеко южнее Ромн. Что танковая армада Клейста попытается ринуться на соединение с войсками Гудериана, нетрудно было догадаться. Но мы были уверены, что противник двинет свои танки именно с того большого плацдарма, которым он располагал между реками Псёл и Ворскла».

«Одним словом, мы не сумели своевременно вскрыть сосредоточение танков Клейста в районе Кременчуга и не смогли поэтому определить участок, на котором они нанесут удар. Это был, конечно, большой просчёт. Теперь в тыл главных сил нашего фронта неудержимо рвались уже две их четырех немецких танковых групп, имеющихся на всём советско-германском фронте».

Фон Клейст проявил тактическую хитрость, оказавшись на левом берегу Днепра в том месте, где его никто не ждал, то есть выше по течению Днепра от Кременчуга. Первоначальный же большой плацдарм находился ниже от Кременчуга между устьями рек Псёл и Ворскла при их впадении в Днепр. Хитрость давала то преимущество, что немцам не пришлось преодолевать низменную (заболоченную) часть местности, а потом форсировать сам Псёл. В результате, войска 1-й танковой группы без лишних временных задержек 12 сентября сразу выходили на оперативный простор при движении в сторону Хорола. Остановить их было нечем и некому.

Не остались без дела и войска 17-й полевой армии, которые развернулись главными силами в сторону Полтавы и Харькова. Один армейский корпус передали в распоряжение фон Клейста. Командарм-38 Фекленко с помощью оставшихся в его распоряжении частей пытался замедлить продвижение сил 17-й армии на Полтаву, где располагалось командование ЮЗ-направлением. Противник вошёл в Полтаву 18-го сентября. К этому времени главком Тимошенко и его люди успели переместиться в безопасное место.

В неудобном положении оказался генерал Баграмян и его коллеги, командированные в 38-ю армию. Их естественное желание поскорее вернуться к исполнению своих основных обязанностей неожиданно натолкнулось на нежелание нового главкома Тимошенко их отпускать. Баграмян вспоминает подробности:

«К счастью, связь со штабом фронта ещё действовала. Мне с большим трудом удалось вызвать генерала Тупикова к аппарату Морзе. Связь была плохой. Однако я всё же успел объяснить генералу положение дел. Он обещал «нажать на все клавиши». Не знаю уж, каким образом сделал это мой начальник, но утром 13 сентября из штаба главкома было передано – нам разрешается выехать в штаб фронта».

Хотя разрешение было получено, тем не менее, Тимошенко никого не отпустил под предлогом наведения порядка в отступающих частях 38-й армии. Когда это было сделано, оказалось, что противник успел перехватить все пути в северном направлении. Выехать в штаб фронта стало невозможно. А 16 сентября войска 2-й танковой группы Гудериана соединились с войсками 1-й танковой группы фон Клейста в районе населённого пункта Лохвица (Полтавская область).

В штабе Юго-Западного фронта о выдвижении 1-й танковой группы узнали во второй половине дня 12 сентября. Понятно, что фон Клейст стремился на встречу с Гудерианом. О том, когда это случится, никто точно не знал. В штабе ждали реакции из Москвы, но там молчали, как будто ничего существенного на ЮЗ-направлении не случилось. Предложение направить запрос в Генштаб, Кирпонос отклонил, предпочитая «не высовываться», после неудачных переговоров со Сталиным. Обстановка на театре военных действий кардинально изменилась, но из Москвы – ни звука и 12, и 13 сентября.

Первым, у кого не выдержали нервы, стал начштаба Тупиков, который в ночь с 13 на 14 сентября направил телеграмму начальнику Генштаба. В книге А.М.Василевского послание Тупикова Шапошникову названо донесением. Его зарегистрировали и обычным путём направили в секретариат начальника Генштаба.

С формальной точки зрения полученный документ не мог считаться настоящим донесением из-за отсутствия подписи Кирпоноса. Получается, что командующий фронтом не был согласен с текстом документа, который, в итоге, становился отражением личной точки зрения исключительно начальника штаба фронта. В своём послании Тупиков обращал внимание на тяжёлое положение войск, особо выделяя прорыв фронтов у обороняющихся в полуокружении войск 5-й и 21-й армий. Телеграмма заканчивалась словами: «Начало понятной Вами катастрофы – дело пары дней».

Отвечать Тупикову маршал Шапошников не стал. С его точки зрения начштаба фронта не имел права обращаться в Генштаб с изложением своего личного видения ситуации. Существуют правила, которые не следует нарушать. С учётом всего этого, Шапошников направил телеграмму командующему ЮЗФ (копия – главкому Тимошенко). Пусть, мол, командование обратит внимание на дисциплину в штабе фронта. Вывод о том, что реакция Шапошникова на телеграмму Тупикова носила дисциплинирующий характер, основывается на том факте, что на поступавшие в Генштаб донесения с разных мест, ответы не предусматривались. Донесения принимались к сведению работниками, прежде всего, Оперативного и Разведывательного управлений Генштаба для повседневной работы. Полный текст телеграммы содержится в книге Василевского:

«Генерал-майор Тупиков номером 15614 представил в Генштаб паническое донесение. Обстановка, наоборот, требует сохранения исключительного хладнокровия и выдержки командиров всех степеней. Необходимо, не поддаваясь панике, принять все меры к тому, чтобы прочно удерживать фланги. Надо заставить Кузнецова и Потапова прекратить отход. Надо внушить всему составу фронта необходимость упорно драться, не оглядываясь назад. Необходимо неуклонно выполнять указания т.Сталина, данные вам 11.9. Б.Шапошников. 14.9.1941г. 5ч. 00м .».

Пройдёт всего два дня (с 14 по 16 сентября) после отправления данной телеграммы, как сбудется предсказание генерала Тупикова о сроках начала катастрофы. Именно 16 сентября в районе Лохвицы замкнётся кольцо окружения почти всех армий Юго-Западного фронта. На фоне этой трагедии совсем неуместно звучит бодряческий, назидательный тон шапошниковской телеграммы. Налицо неспособность руководства Генштаба адекватно реагировать – точнее, совсем не реагировать, бездействовать – в условиях надвигающегося разгрома самого большого фронта.

Чудеса дивные встречаются иногда в нашей послевоенной мемуаристике. Вот и маршал А.М.Василевский сделал сомнительный с этической точки зрения ход в духе сочинений Хрущёва и Жукова. Дело в том, что Василевский взял на себя труд хранителя положительного образа Б.М.Шапошникова – своего учителя и наставника. Поэтому Василевский стремился оградить память своего покровителя от критики в его адрес.

А критиковать было за что. Судите сами. 12 сентября 1-я танковая армия фон Клейста вырвалась на оперативный простор и двинулась на соединение со 2-й танковой группой Гудериана, которое произошло 16 сентября. Так вот, за эти 4 дня от Генштаба не последовало никакой реакции. Дескать, не стоит нервничать, всё под контролем. Строго говоря, единственной реакцией была вышеприведённая телеграмма Шапошникова Кирпоносу. Но это такая реакция, которой лучше бы не было. Не реакция, а какое-то саморазоблачение и имиджевое саморазрушение.

Василевский приходит на помощь и пытается доказать, что телеграмма действительно была, но написал её не Шапошников. Трудно сказать, был ли маршал личным свидетелем тому, но, тем не менее, в его книге содержится такое высказывание по поводу донесения Тупикова:

«Ознакомившись с этим донесением, Верховный Главнокомандующий спросил Шапошникова, как он намерен ответить Тупикову. И тут же, не дожидаясь ответа, сам продиктовал следующий ответ, адресованный командующему Юго-Западным фронтом, в копии – главкому Юго-Западного направления».

Таким образом, Василевский утверждает, что автором текста телеграммы являлся сам Сталин, а Шапошников просто вынужден был её подписать. К сожалению, для имиджа самого Василевского, его сенсационное утверждение выглядит фальшивым сразу по нескольким позициям. Во-первых, донесения с фронтов использовались, как источник информации, и потому на них не принято было отвечать.

Во-вторых, становится странным и непонятным поведение Шапошникова. С одной стороны, он учитывал занятость вождя и не доложил ему об обращении в Ставку Военного совета ЮЗФ с просьбой санкционировать отвод войск на тыловой рубеж. Если бы не обращение к Сталину по этому же вопросу главкома Будённого, то Верховный не стал бы откладывать другие дела, чтобы рассмотреть положение дел на ЮЗФ.

С другой стороны, Шапошников будит Сталина, чтобы доложить ему о донесении Тупикова, которое не подписано командующим и адресовано не в Ставку, а в Генштаб. Да, начштаба ЮЗФ сообщает о критически тяжёлом положении войск. Но на каком фронте войскам было легко?! Уж точно, не на Ленинградском. Могут спросить: Почему «будит»? А вы посмотрите на время отправления шапошниковской телеграммы – 5 часов утра. Это – время, отведённое для сталинского сна, о котором в Генштабе знали все без исключения. Тогда каждый ответственный работник имел в своём распоряжении гарантированную продолжительность сна, чтобы исключить болезненное переутомление.

И ещё. Сталин не употреблял слово «драться». Это слово из лексикона Шапошникова. И наконец, непонятно, зачем было нужно Сталину укрываться под псевдонимом «Шапошников». Может быть, он опасался кого-то более могущественного и решил подстраховаться? Верится с трудом. В целом можно сказать, что попытка Василевского защитить Шапошникова от критики получилось какой-то неуклюжей.

16 сентября Баграмяна вызвали на командный пункт главкома в районе Полтавы. На руках у Тимошенко было последнее донесение Кирпоноса со словами: «Фронт перешёл к боям в условиях окружения и полного пресечения коммуникаций. Переношу командный пункт в Киев, как единственный пункт, откуда имеется возможность управлять войсками». Ответить главком не успел, поскольку связь между Пирятином и Полтавой окончательно прервалась.

«С минуту главком молча ходил по комнате.
— Сегодня же мы снова попытаемся переговорить со Ставкой. Я надеюсь, что нам удастся убедить Ставку. А пока мы будет вести переговоры, Кирпонос и его штаб должны воспользоваться тем, что у противника нет сплошного фронта окружения».

«— Доложите, товарищ Баграмян, генералу Кирпоносу, что в сложившейся обстановке Военный совет Юго-Западного направления единственным целесообразным решением для войск Юго-Западного фронта считает организованный отход. Передайте командующему фронтом моё устное приказание: оставив Киевский укреплённый район и прикрывшись небольшими силами по Днепру, незамедлительно начать отвод главных сил на тыловой оборонительный рубеж. Основная задача – при содействии наших резервов разгромить противника, вышедшего на тылы фронта, и в последующем перейти к обороне по реке Псёл. Пусть Кирпонос проявит максимум активности, решительнее наносит удары в направлениях на Ромны и Лубны, а не ждёт, пока мы его вытащим из кольца».
Не всё, о чём говорил главком, имело смысл. Как, например, можно было обеспечить «организованный отход» (слова Тимошенко) «в условиях окружения и полного отсутствия коммуникаций» (слова Кирпоноса)?! Время организованного отхода было безвозвратно и безнадёжно потеряно. Теперь можно было говорить исключительно о прорыве войск из окружения. Смысл имело только высказанное главкомом разрешение войскам 37-й армии оставить позиции в Киевском УРе, покинуть Киев и присоединиться к остальным войскам с целью движения на восток к реке Псёл.

Был в словах Тимошенко один сомнительный момент, о котором Баграмян почему-то не решился сказать главкому. Начальника оперативного отдела штаба фронта смущало то обстоятельство, что главком отдавал приказ не в письменной форме, как положено по Уставу, а в форме «устного приказания». Причем Тимошенко – бывший нарком обороны лучше других знал, что распоряжение, отданное не в форме письменного приказа, а переданное через третьих лиц в устной форме, исполнению не подлежит. А тут речь шла о войсках огромного фронта.

В приказе, касающемся судьбы огромного фронта, обязательно должна быть подпись члена Военного совета ЮЗ-направления, но с этим проблем не было, так как член Военсовета Н.С.Хрущёв находился в одном помещении с Тимошенко и слышал его разговор с Баграмяном. Оформить приказ – дело нескольких минут, но Тимошенко этого не сделал. Маршал решил подстраховаться: если Сталину или Шапошникову его самостоятельность не понравится, то всегда можно сказать, что разговор с генералом Баграмяном действительно имел место, но тот его неправильно понял. Вот и товарищ Хрущёв может это подтвердить.

Очевидно, что Сталин допустил ошибку, назначив Тимошенко вместо Будённого. В отличие от Тимошенко, Будённый являлся не только крупным военным деятелем, но и был одновременно человеком с государственным уровнем мышления. Для него интересы страны, государства были выше собственного благополучия (или выживания).

Высказывается предположение, что Тимошенко не стал передавать Баграмяну правильно оформленный приказ, потому что опасался попадания важного документа врагу, если бы немцы сбили самолёт с Баграмяном. Однако такое предположение имело бы смысл до того, как замкнулось кольцо окружения. В этом случае командование Вермахта могли бы интересовать замыслы советского командования. Но после того, как захлопнулась крышка «котла», поведение наших войск внутри «котла» не представляло интерес. Противник привлёк такие силы и средства, которые обеспечивали гарантированный разгром советских войск независимо от их поведения – останутся ли они на занимаемых позициях, или будут прорываться из окружения.

Из-за непогоды, вылететь Баграмян смог только на другой день, то есть 17 сентября. Сам полёт мог закончиться трагически, но всё обошлось. Штаб фронта переместился на хутор Верхояровка севернее Пирятина. Это — в 50 км от населённого пункта Лохвица.
«Генерал Тупиков сцапал меня в объятия.
— А! Наш блудный сын наконец-то вернулся!
Глядя на его осунувшееся лицо, глубоко запавшие, но по-прежнему живые глаза, я подумал, как хорошо, что с этим умным и сердечным человеком мы так крепко подружились».

«У генерала Кирпоноса мы застали Бурмистенко и Рыкова. Я доложил о распоряжении главкома. Кирпонос долго сидел задумавшись.
— Михаил Петрович, — не выдержал Тупиков, — это приказание настолько соответствует обстановке, что нет никакого основания для колебаний. Разрешите заготовить распоряжение войскам?

— Вы привезли письменное распоряжение на отход? – не отвечая ему, спросил меня командующий.
— Нет, маршал приказал передать устно. Кирпонос, насупив густые брови, зашагал по комнате. Потом сказал:
— Я ничего не могу предпринять, пока не получу документ. Вопрос слишком серьёзный. И хлопнул ладонью по столу:
— Всё! На этом закончим».

Реакция Кирпоноса была вполне предсказуемой. Руки ему связывала телеграфная лента с приказом Сталина: «Киев не оставлять и мостов не взрывать до особого распоряжения Ставки». Да, это решение было принято в других условиях, когда ещё не случился прорывной выход танковой группы фон Клейста. В этих новых условиях очень бы пригодился надлежащим образом оформленный приказ Тимошенко, но его не было, поэтому и не было законных оснований для вывода войск.

В ночь на 18 сентября Москва, наконец, определилась со своим решением, На этот счёт имеется такая запись в книге Баграмяна: «Начальник Генерального штаба лаконично сообщил: Ставка разрешает оставить Киевский укрепрайон и переправить войска 37-й армии на левый берег Днепра. О выводе главных сил фронта на тыловой рубеж опять ни слова».

Сталин очень уважал маршала Б.М.Шапошникова и ценил его многолетний опыт войсковой службы. Поэтому он осознанно встал на его сторону в споре с маршалом Будённым, но похоже на то, что Шапошникова он переоценил.

Во-первых, начальник Генштаба, в отличие от Будённого, плохо представлял себе реальное состояние наших войск, задействованных в Киевской оборонительной операции. Во-вторых, он не принимал в расчёт те новации, которые произошли в сухопутных силах Германии. Накопленный опыт подсказывал ему, что скорость продвижения наступающих сил приблизительно соответствует скорости отступления сил обороняющихся. Это значит, что хороший командир полка или бригады не позволял врагу окружить и уничтожить свои войска, отводя их на более благоприятные позиции.

Немцы, как правило, не воевали ночью, а также избегали вступать в бой в лесных массивах. Этим пользовались наши командиры, осуществляя отвод главных сил в тёмное время суток. Для прикрытия на старых позициях оставляли небольшой арьергард. Так осуществлялся разрыв губительного огневого контакта с превосходящими силами противника.

Всё изменилось с появлением в Вермахте мощных танковых и моторизованных соединений высокой мобильности. Теперь прежний опыт не работал. Шапошников полагал, что войска ЮЗФ имеют достаточно сил, чтобы продержаться ещё некоторое времени, после чего можно будет отдать приказ на отход. Реальность доказала, что промедление смерти подобно. Там, где ещё вчера оставались свободными пути отхода, сегодня все дороги, ведущие на восток, оказались перехваченными танками и мотопехотой. В «Киевском котле» оказались войска 5-й, 37-й, 26-й, 21-й, а также части 38-й армий. Его сотворили войска 1-й и 2-й танковых групп, а также соединения 6-й, 2-й, 4-й и 17-й полевых армий.

Началась борьба в окружении и за выход из окружения. Прежде всего, необходимо было довести до всех командармов приказ на отход. Со штабом 21-й армии, которая обороняясь в районе населённого пункта Прилуки, связи не было, и потому Баграмян направил туда своего заместителя полковника Захватаева. Последний имел при себе приказ Кирпоноса командарму Кузнецову основными силами пробиваться на восток в районе города Ромны.

Предполагалось, что с востока на Ромны ударит 2-й кавалерийский корпус генерала Белова, которого Ставка привлекла для прорыва внешнего кольца окружения. В случае успеха удалось бы пробить коридор для выхода из «котла» войск не только 21-й армии, но и части других армий. Забегая вперёд, скажем, что в принципе хороший замысел не сработал из-за того, что силы гитлеровцев в этом районе многократно превышали ударный потенциал наших войск.

Полковник Захватаев приказ командарму Кузнецову доставил и решил вместе с ним пробиваться из окружения. Напомним, что В.И.Кузнецов в начале войны командовал войсками 3-й армии Западного фронта, и в упорных боях пробился к своим в районе белорусского Мозыря во главе отряда из тысячи военнослужащих. Имея такой опыт, удачливый генерал-лейтенант В.И.Кузнецов и на этот раз вместе с частью своих войск преодолел все вражеские заслоны.

С полковником Захватаевым всё произошло несколько иначе: во время прорыва он получил серьёзное ранение, и самостоятельно передвигаться не мог. Ему помогли выйти к своим, и не зря. К концу войны Никанор Дмитриевич Захватаев стал генерал-полковником, командующим армией и, как В.И.Кузнецов, удостоился звания Героя Советского Союза.

Труднее всего было выполнить приказ об оставлении позиций войскам 37-й армии, непосредственно оборонявшей Киев. Сам приказ был отдан по радио 18 сентября. Приказ о взрыве днепровских мостов был исполнен своевременно после того, как по ним на левый берег перешли последние подразделения арьергарда. Немецкие войска из 6-й полевой армии фон Рейхенау вошли в Киев 19 сентября. Гитлеровцы очень хотели захватить хотя бы один мост в исправном состоянии, но им это не удалось.

Судьбы защитников Киева из 37-й армии сложились по-разному. Отдельные группы военнослужащих смогли пробиться на восток и соединиться с регулярными частями Красной Армии. Немалое число бойцов, командиров и политработников ушло в Припятские леса для организации и проведения партизанской деятельности.

А как осуществлялся план немецкого командования по разгрому 5-й армии Потапова? После того, как войска 5А успешно выполнили приказ об оставлении Коростеньского УРа и переход на левый берег Днепра, эту немногочисленную армию, состоящую из 15-го и 31-го стрелковых корпусов, ожидали новые испытания, в том числе организационного порядка. Вот как об этом сообщает в своей книге бывший комкор-15 И.И.Федюнинский: «Корпус совершал марш, когда офицер связи доставил пакет непосредственно из штаба фронта. Содержавшийся в пакете приказ подчинял мне ещё несколько частей и возлагал на меня ответственность за оборону Чернигова».

Что касается 31-го СК, то первоначально его войска заняли оборону по левому берегу Днепра, но вскоре комкор-31 генерал Н.В.Калинин получил приказ форсировать Десну и своими силами прикрыть левый фланг 21-й армии. К этому времени немецкие части 6-й полевой армии с Окуниновского плацдарма соединились с частями 2-й полевой армии, и эта мощная группировка угрожала уничтожением всех советских войск южнее Чернигова. Переправа через Десну происходила в очень непростых условиях: противник вовремя обнаружил оставление позиций войсками корпуса и своими атакующими действиями пытался сорвать переправу. Н.В.Калинин вспоминает:

«Для переправы соединений и частей были срочно наведены два моста, а также использованы корабли Днепровской речной флотилии. Прикрывала отход 195-я дивизия, усиленная танками и артиллерией. Она с трудом сдерживала натиск превосходящих сил противника. Бои не стихали ни днём, ни ночью».

«На восточном берегу реки наши войска приступили к оборудованию нового рубежа. Я поехал в 15-й корпус, чтобы наладить с ним взаимодействие. Но командир его ошарашил меня сообщением:
— А мы получили распоряжение штаба фронта отходить на Нежин …

Наш корпус остался на Десне один. Держались мы там до 11 сентября. В корпусе насчитывалось всего около 2500 активных бойцов. Артиллерия почти совсем осталась без боеприпасов, танки и тягачи – без горючего. Сплошной линии обороны к этому времени уже не было, и противник зашёл нам в тыл. Связь со штабом 5-й армии прервалась. Попытки восстановить её успеха не имели».

Тяжёлое вооружение и технику пришлось привести в негодность и бросить. Остатки своего корпуса генерал Калинин вначале привёл в Пирятин, после чего по уцелевшему мосту, который немецкая авиация уже бомбила, все перешли на восточный берег реки Удай (приток Сулы) и остановились в районе села Чернухи.

«Ночью в Чернухи прибыли командующий 5-й армией М.И.Потапов, начальник штаба Д.С.Писаревский и член Военного совета М.С.Никишин. Они только что вырвались из немецких клещей. Не задерживаясь у нас, армейское руководство на грузовике выехало в село Лохвица, где находился генерал-полковник Кирпонос. Наспех скомплектованные нами части и подразделения вместе с остатками дивизии полковника Чернова удерживали рубеж, проходящий через Чернухи, до 18 сентября. Затем под давлением противника начали пятиться к Городищу».

Оказалось, что не в Лохвице, а в Городище находились теперь штабы и фронта, и 5-й армии. Комкор Калинин доложил командующему фронтом, что «мы окружены». Кирпонос сначала не поверил, но после проверки принял решение перевести фронтовое управление и штаб 5-й армии в деревню Вороньки.

«Туда же из-под Городища отошли остатки нашего корпуса. В Вороньках состоялся Военный совет фронта. Присутствовавшие на нём командарм Пятой М.И.Потапов и начальник штаба Д.С.Писаревский сказали мне, что принято решение о выходе из окружения мелкими группами».

Сам комкор получил задание выйти к Суле и организовать оборону на её восточном берегу. В процессе выполнения этого задания генерал Калинин принял решение спасать от гибели личный состав остатков своего корпуса, а также тех бойцов, которые присоединились к ним в районе населённого пункта Жданы.

С боями и потерями уходили на восток. «На рассвете 24 сентября услышали стрельбу артиллерийских батарей с восточного берега реки Псёл. Выслали разведку. Она установила, что мы находимся в расположении 3-й кавалерийской дивизии генерал-майора М.Ф.Малеева».

Плохое закончилось. Один из командиров эскадрона узнал от своих разведчиков, что из окружения выходит отряд генерала Калинина. Фамилия показалась ему знакомой, и после уточнения подтвердилось, что речь идёт о человеке, с которым когда-то вместе служили в 16-ом кавалерийском полку. Вскоре произошла эмоциональная до слёз встреча двух однополчан.

«Затем нас принял командир дивизии. Он расспросил о наших злоключениях, поздравил с выходом из окружения и распорядился накормить. После краткого отдыха мы на грузовых машинах поехали в Харьков. Там прошли проверку и были направлены в резерв».

15-й стрелковый корпус с 3 сентября возглавил генерал-майор К.С.Москаленко, который ранее прославился в 5-й армии в качестве командира 1-й артиллерийской противотанковой бригады. Бригаду эту командарм Потапов использовал на самых ответственных участках армейского фронта. В 1943 году уроженец Донбасса Москаленко станет Героем Советского Союза. Вот некоторые фрагменты из его книги:

«Части 15-го стрелкового корпуса после упорных боёв оставили город Нежин. Продолжая отход, в последующие дни достигли района Прилуки, но организовать там прочную оборону не смогли, так как ни у корпуса, ни у 5-й армии в целом не было необходимых сил и средств».

После 16-го сентября обстановка на ЮЗФ характеризовалась тем, что командиры соединений перестали получать приказы из вышестоящих штабов, и вынуждены были взять всю ответственность на себя. Каждый из них искал свой собственный путь спасения людей. Комкор Москаленко принял решение вести корпус ещё дальше на юго-восток.

«Лишь 20 сентября, после того, как противник захватил Бахмач, Прилуки, Пирятин, Лубны, корпус соединился с 164-й и 196-й стрелковыми дивизиями 26-й армии, отходившими в том же направлении, что и мы. Восточный берег Сулы был уже в руках фашистов, когда мы вышли на её западный берег. Здесь, в населённом пункте Оржица, оказались также окружёнными штабы корпусов других армий.

В таком отчаянном положении я принял единственно возможное решение: собрать побольше людей из разных частей и прорываться на север и северо-восток. В этом мне оказывал горячую помощь член Военного совета 26-й армии бригадный комиссар Д.Е.Колесниченко».

Москаленко пишет далее, что удалось собрать отряд, численностью в несколько тысяч человек из остатков его корпуса и двух вышеназванных дивизий 26-й армии. Первые попытки прорыва оказались безуспешными, но «в ночь на 24 сентября, собрав всех оставшихся в живых, мы вновь ринулись в атаку. На этот раз враг не устоял перед натиском окружённых».

«Прорвав кольцо на фронте до километра, наша группа ушла на восток. Двигаясь группами по ночам вдали от дорог и населённых пунктов, выведенные нами части добрались до реки Псёл. Там мы, наконец, соединились со своими».

«Наша группа вышла из окружения 27 сентября, и этот день запомнился мне как особенный, необыкновенный. Ведь тот, кому довелось побывать во вражеском окружении и вырваться из него, как бы начинал жить заново. Так было и со мной».

Разумеется, что отдельного внимания заслуживает судьба командования и штаба Юго-Западного фронта, которые, как и все остальные, вынуждены были искать пути спасения и выхода из окружения. Начать следует с мемуарной книги маршала И.Х.Баграмяна:

«Военный совет и штаб фронта тронулись в путь в ночь на 18 сентября. Было решено пробиваться через Лохвицу. Для большей маневренности управление фронта разделили на два эшелона. Автор этих строк следовал в первом эшелоне, в который входили Военный совет, основная часть штаба, политуправление, начальники родов войск и служб. Из деревни Верхояровка взяли курс на Пирятин, где был мост через реку Удай».

Специально двигались ночью, но оказалось, что немецкая авиация работает ночью также, как и днём. Колонна миновала Пирятин и направилась к населённому пункту Чернуха, но перед рассветом вражеские танки перекрыли путь. Пришлось отказаться от дальнейшего движения к Лохвице. Решили двигаться по просёлочной дороге, проходящей по левому берегу реки Удай.

«Утором 19 сентября добрались до села Городищи, расположенного при слиянии рек Удай и Многа. Командующий фронтом приказал сделать остановку, чтобы привести колонну в порядок, выяснить обстановку и наметить план действий. В этом селе к нам присоединилась колонна штаба 5-й армии».

То, что Баграмян выше называет «колонна», таковой не являлась. Как несколько ранее засвидетельствовал Н.В.Калинин, речь может идти об «армейском руководстве» 5-й армии, которое вместе с другими лицами смогло разместиться в кабине и кузове одного грузовика. Какая уж тут «колонна»?!

В одной из хат Кирпонос провёл совещание руководящего состава. Обсуждали, что делать дальше. От плана попасть в Лохвицу не отказались, однако решили сделать маршрут более длинным в целях безопасности. Распределили обязанности между командирами высшего звена. Баграмяну поручили возглавить роту бойцов НКВД для создания арьергарда, прикрывающего тыл штабной колонны.

«Построил своё войско. Сто пятьдесят молодцов – залюбуешься: бравые, подтянутые. Мне, пожалуй, повезло больше всех – в моём распоряжении был настоящий боеспособный отряд. Я взял с собой и большинство офицеров нашего оперативного отдела – образовал отделение управления».

«В это время подбежал адъютант генерала Кирпоноса: меня вызывал командующий. Приказав отряду разойтись и готовиться к предстоящему бою, я поспешил в центр села. Кирпонос, Бурмистенко, Раков и Тупиков стояли в кругу генералов и офицеров. Бурмистенко негромко, спокойно что-то говорил товарищам.

Я доложил командующему, что прибыл по его вызову.
— Товарищ Баграмян – проговорил он с несвойственной ему поспешностью. – Из Мелехи выступил крупный отряд фашистских мотоциклистов. Форсировав реку Многа, он сбил наши подразделения, занимавшие вот те высоты, — командующий показал на резко выделявшуюся в километре к востоку холмистую гряду, — и вот-вот может прорваться сюда. Ваша задача: овладеть грядой этих высот, захватить мост через реку и двигаться на Сенчу. Выполняйте!

Что ж, выходит, всё изменилось. Будем пробиваться на Сенчу, и в первом эшелоне – мой отряд. … Бегу к своему отряду. Построив людей и разъяснив новую боевую задачу, быстрым шагом вывожу их за околицу. В кустарнике развернулись в цепь. Гитлеровцы, засевшие на холмах, открыли огонь. Но мы продолжаем движение. Завидя нас, с земли поднимаются люди. Это бойцы подразделений, вытесненных с холмов противником. Обрадованные, они вливаются в наши цепи. Отряд растёт, как снежный ком. Слышу громкий крик:
— Товарищи, с нами генерал! Вперёд!

Вот мы и на вершине холма, То, что не доделала пуля, довершают штык и приклад. Гитлеровцев полегло много. Мы захватили 40 пленных, несколько миномётов и мотоциклов. Всё это отправляем в Городищи, а сами спешим к реке. К счастью, фашисты не успели взорвать мост. Он уже в наших руках. Темно уже, но кругом пылают стога сена. Это прекрасный ориентир для наших главных сил. Но они что-то медлят».

«Тем временем к нам всё прибывает пополнение. Начальник снабжения горючим и смазочными материалами фронта генерал Алексеев и начальник охраны тыла фронта привели с собой группу пограничников. По одному, по двое, по трое подходят бойцы и командиры тыловых учреждений. А колонны штаба всё нет».

Итак, отряд Баграмяна, начав с роты, пополнился до размеров стрелкового батальона, а это – немалая сила, способная при случае прорвать пехотное оцепление противника. Танки – другое дело. Их следует всячески избегать, Стрелковое вооружение против них бесполезно, а противотанковых средств в группе не было. Однако сейчас Баграмяну не дают покоя вопросы: Где главная штабная колонна? Почему она не появляется?

«Возвратился один из командиров оперативного отдела, посланный для связи со штабом фронта. Он принёс неожиданную новость: никто за нами не следует. Ему встретились бойцы, прорвавшиеся сквозь вражеский заслон из Городищ. Они в один голос заявляют, что никого из наших там не осталось, все машины ушли на запад. Ничего не могу понять. Но нам приказано двигаться на Сенчу, и мы дойдём туда. Возможно, штаб фронта следует туда другой дорогой. Миновать Сенчу он не может: там мост через Сулу».

Войти в Сенчу удалось без проблем, так как в самом селе немцев не было. Но стоило только приблизиться к мосту, как с другого берега обрушился шквал огня, и показались танки. Пришлось срочно уходить из села. На другой берег переправились в другом месте на лодках, а местный житель провёл отряд известными ему тропами через заболоченную пойму реки Сула.

Время бесполезного ожидания закончилось. Баграмян понимал, что люди с надеждой смотрят на него и верят, что генерал найдёт способы спасти отряд. Их надежды и веру обмануть нельзя. Опуская подробности, скажем только, что отряд Баграмяна преодолел немалые трудности, прежде чем посланная вперёд разведка доложила о том, что в районе города Гадяч (северо-восток Полтавской области) немцев нет, и там по-прежнему действует Советская власть.

Баграмян вскоре лично убедился в этом после знакомства с начальником местного гарнизона капитаном Кулешовым. Оказалось, что капитан имеет постоянную связь со штабом Юго-Западного направления. Баграмян без проволочек доложил о себе и получил распоряжение ехать в город Ахтырка (Сумская область). 25 сентября 41-го Баграмян вместе с группой командиров своего оперативного отдела отбыл в Ахтырку.

«В Гадяче мы пытались узнать о судьбе штабной колонны, с которой мы разминулись. Но никто ничего определённого сказать не мог. Позднее, когда мы встретились с моим заместителем подполковником И.С.Глебовым и другими товарищами по штабу фронта, стали известны печальные подробности. Я, прежде всего, спросил Глебова, почему колонна штаба фронта замешкалась в Городищах и не последовала за нашим отрядом. Глебов удивлённо посмотрел на меня:

— А разве генерал Кирпонос не предупредил вас? Ведь он же рассчитывал демонстрационной атакой вашего отряда в направлении Сенчи лишь отвлечь внимание противника. Колонна тем временем должна была двинуться на север и форсировать Многу у деревни Вороньки …».

Баграмян имел полное право обижаться на Кирпоноса за проявленное в отношении него со стороны комфронта незаслуженного недоверия. На самом деле, Кирпоноса тогда меньше всего интересовал служебный этикет, поскольку он был поглощён собственным планом спасения. Смысл плана заключался в том, чтобы выходить из окружения мелкими группами. Для этого и генерал Баграмян, и некоторые другие командиры должны были связать боем наступающие вражеские части, пока небольшое число главных действующих лиц будет потихоньку и незаметно отходить в более безопасные районы. Понятно, что Баграмян в ближний круг Кирпоноса не входил. Только и всего.

Вскоре замысел Кирпоноса обрёл форму обязательного для исполнения приказа после того, как соответствующий проект документа одобрили члены Военного совета фронта. С этим делом затруднений не было, поскольку и Бурмистенко, и Рыков с полным доверием относились к распоряжениям командующего и считали своим долгом содействовать их исполнению.

«Далее Глебов рассказал, что начало было удачным. Скрытно прошли вдоль правого берега Многи, захватили Вороньки и переправились через реку. На рассвете 20 сентября оказались у хутора Дрюковщина – километрах в пятнадцати юго-западнее Лохвицы. Здесь в роще Шумейково остановились на дневку».

«Рощу рассекал овраг. Транспорт и люди рассредоточились по его кромке. Боевые машины заняли позиции на опушке. К сожалению, по-прежнему давала себя знать недостаточная организованность отряда. Оборону заняла лишь охрана Военного совета фронта, которую возглавлял подполковник Глебов, и охрана штаба 5-й армии во главе с майором Владимирским. Многие офицеры разбрелись по хатам хутора, чтобы умыться, раздобыть продуктов и немного передохнуть.

А фашисты уже обнаружили исчезнувший ночью штаб фронта. Когда утренний туман рассеялся, разведчики доложили – с востока и северо-востока идут немецкие танки. Прибывшие с юго-запада отставшие бойцы сообщили, что с этого направления приближаются вражеские мотоциклисты и танки. Минут через двадцать враг атаковал рощу с трёх сторон. Танки вели огонь из пушек и пулемётов, за ними шли автоматчики».

Разгорелся многочасовой бой, в котором противник имел подавляющее преимущество. Верные своей тактике избегать контактного боя, гитлеровцы забросали поросший растительностью овраг таким количеством мин, чтобы уничтожить всё живое. После боя в строй не вернулись Кирпонос, Тупиков, Бурмистенко и Рыков – первая по значимости четвёрка из состава Управления ЮЗФ. В строю защитников Отечества остался только И.Х.Баграмян – пятое по должности лицо во фронтовой иерархии.

С огромным сожалением следует признать, что в значительной степени причиной трагической развязки в роще Шумейково стал изначально рождённый в голове Кирпоноса ущербный и роковой замысел выходить из окружения мелкими группами. По словам подполковника Глебова, штабной отряд насчитывал более 1000 человек, из которых 800 – это лица среднего, старшего и высшего командного состава, но управлять этой массой военнослужащих было некому.

Кирпонос из командующего войсками фронта фактически превратился в командира взвода, состоящего из отобранных им лиц. До всех остальных ему не было дела. Воинская дисциплина в довольно крупном отряде отсутствовала, поскольку в присутствии высокого начальствующего лица никто не захотел быть обвинённым в самоуправстве и взять на себя функции командира и организатора. Грубо говоря, Кирпонос сам не управлял, и другим управлять не позволял. Судьба отряда была пущена на самотёк.

Кирпонос полагал, что малочисленной группе легче будет незаметным образом проскользнуть сквозь вражеские заслоны. Однако, на войне командир обязан думать, в первую очередь, не о самосохранении, а о том, как в любой ситуации нанести максимально возможный ущерб противнику.

Тем более, что опыт показывал, что из окружения, как правило, выходили те командиры, которым удавалось сплотить вокруг себя боевой отряд численностью в несколько сот человек. С таким отрядом можно было идти на прорыв и побеждать. В чём ещё преимущество крупного отряда? Во-первых, в том, что в нём имеется возможность создать несколько разведгрупп для поиска в разных направлениях. Если по данным разведки в некотором населённом пункте на вооружении немецкого гарнизона нет танков, то командир отряда воспользуется случаем разбить гарнизон и пополнить запасы.

Во-вторых, имеется возможность во время отдыха выставить по периметру дозоры, чтобы исключить внезапное нападение. Это важно с учётом того, что отряд перемещается по выбранному маршруту в тёмное время суток, а днём бойцы отдыхают и готовятся к новому переходу.

В-третьих, в крупном отряде имеется либо штатный медработник, либо находится человек, способный выполнять его функции. Это значит, что легкораненые получат первичную медпомощь и вернуться в строй. Наконец, в таких отрядах бойцы не бросают раненного командира, а выносят его с поля боя и обеспечивают в поочерёдном режиме его дальнейшую транспортировку.

В свете вышеизложенного, вызывает горькое сожаление тот факт, что командарм Потапов, можно сказать, стал жертвой субординации и оказался в «команде Кирпоноса». Он мог бы избежать попадания в плен, если бы вместе с комкором Калининым возглавил крупный отряд бойцов своей армии и поставил задачу вместе с ними пробиваться из окружения.

Такая возможность у Потапова была, когда в Вороньках Кирпонос приказывал генералу Калинину двигать свои силы на Жданы, а затем занять оборону на восточном берегу Сулы. Непонятно, почему Потапов не проявил инициативу, но предпочёл пассивно ждать дальнейших распоряжений вышестоящего начальника. Связав свою судьбу с судьбой Кирпоноса, Потапов чудом избежал гибели после ранения, и почти четыре года провёл в немецком плену.

Для прорыва кольца окружения войск Юго-Западного фронта Ставка ВГК привлекла 2-й кавалерийский корпус генерал-майора П.А.Белова. Корпус состоял из двух кавдивизий (5-й и 9-й). Для выполнения поставленной задачи генералу Белову добавили немалые по тем временам силы поддержки. Об этом в своей книге рассказывает П.А.Белов:

«Корпусу были приданы 1-я гвардейская стрелковая дивизия генерала И.Н.Руссиянова, 1-я и 129-я танковые бригады. 19 сентября наша конно-механизированная группа начала наступление главными силами в районе города Ромны, чтобы пробить брешь в кольце вражеских войск, окруживших киевскую группировку, или хотя бы отвлечь часть сил противника от окружённых советских войск.

Но направление наступления было выбрано неудачно. Конно-механизированной группе приходилось наносить удар туда, где сосредоточивались крупные силы 2-й танковой группы Гудериана – 24-й и 48-й танковые корпуса. Город обороняла моторизованная дивизия и пехотные подразделения немцев. Ночью спешенным кавалеристам 9-й Крымской дивизии удалось ворваться в пригород Ромн – Засулье. Завязался жестокий бой. К утру фашисты перебросили сюда ещё и танковую дивизию».

События вокруг города Ромны с других позиций и другими словами отобразил Г.Гудериан: «16 сентября мы перевели наш командный пункт в Ромны. Окружение русских войск успешно продолжалось. Мы соединились с танковой группой Клейста. Дивизия СС «Рейх» заняла Прилуки. 2-я армия была отозвана с нашего фронта для выполнения новой задачи».

«18 сентября сложилась критическая ситуация в районе Ромны. Рано утром на восточном фланге был слышан шум боя, который в течение последующего времени всё более усиливался. Свежие силы противника – 9-я кавалерийская дивизия и ещё одна дивизия совместно с танками – наступали с востока на Ромны тремя колоннами, подойдя к городу на расстояние 800 метров. С высокой башни тюрьмы, расположенной на окраине города, я имел возможность наблюдать, как противник наступал.

24-му танковому корпусу было поручено отразить наступление противника. Для выполнения этой задачи корпус имел в своём распоряжении два батальона 10-й мотодивизии и несколько зенитных батарей. Из-за превосходства авиации противника наша воздушная разведка находилась в тяжёлом положении. Подполковник фон Барсевиш, лично вылетевший на разведку, с трудом ускользнул от русских истребителей. Затем последовал налёт авиации противника на Ромны. В конце концов, нам всё же удалось удержать в своих руках Ромны и передовой командный пункт».

«Угрожаемое положение города Ромны вынудило меня 19 сентября перевести свой командный пункт обратно в Конотоп. Генерал фон Гейер (Лео Гейер фон Швеппенбург – командир 24-го танкового корпуса, — Г.К.) облегчил нам принятие этого решения радиограммой, в которой он писал: «Перевод командного пункта из Ромны не будет истолкован войсками, как проявление трусости со стороны командования танковой группы». Кроме того, в Конотопе мы находились в более благоприятном положении для предстоящего наступления в направлении на Орск, Брянск».

Значительное усиление немецкой группировки в районе города Ромны изменило соотношение противоборствующих сил. По словам Белова: «Под нажимом противника наши войска отошли от города и стали закрепляться на новом рубеже». Очередная мощная атака принудила к отступлению двух конных дивизий. Гитлеровцы захватили село Васильевка, где размещался штаб Белова, а также ближайшее село Штеповка. Пришлось перевести штаб в Михайловку.

«Мне было приказано принять все меры, чтобы вернуть Штеповку – важный узел дорог. К этому времени 9-я кавалерийская дивизия была отброшена вражескими танками на северо-восток и оказалась в полуокружении. Однако, получив по радио моё распоряжение, командир дивизии сумел оторваться от противника и вывести свои полки в указанный ему лесной район, где я решил сосредоточить силы. Без серьёзных потерь отошла и 5-я кавалерийская дивизия.

Пока наши полки приводили себя в порядок, я обдумывал, как восстановить положение. В последние дни сентября погода стояла дождливая. Это было нам на руку. Разведка донесла, что немецкая танковая группировка, прорвавшаяся в район Штеповки, не может двигаться вперёд из-за нехватки горючего. А подвезти горючее по размытым дорогам было не так просто. Такой выгодный момент нельзя было упустить. Я решил атаковать немцев и отрезать прорвавшиеся части от главных сил. Гитлеровцы, видимо, полагали, что мы не скоро оправимся от полученного удара, и не ожидали нашего наступления.

А тем временем в шестнадцати километрах севернее Штеповки сосредоточилась 1-я гвардейская моторизованная дивизия полковника А.И.Лизюкова, которая должна была войти в состав соседней 40-й армии. Лизюков согласился принять участие в нашем наступлении, побывал у меня в штабе и уточнил обстановку. Его дивизия занимала район, удобный для удара во фланг вражеской группировки. Мы договорились с Лизюковым о взаимодействии».

«Наступление началось ранним дождливым утром 30 сентября. … Сначала наши войска наступали довольно медленно. 1 октября, введя в бой все свои силы, я остался без резервов. Кавалеристы 9-й Крымской дивизии, поддерживаемые танками, прорвали оборону немцев на северо-восточной окраине села и устремились к центру. С юга в Штеповку ворвались в конном строю несколько эскадронов 5-й кавалерийской дивизии.

Пехотинцы Лизюкова воспользовались наступившим переломом и, ударив с севера, отрезали противнику путь на запад. Фашисты были зажаты в тиски. Некоторые из них ещё пытались отстреливаться с чердаков и из окон домов, но вскоре стали разбегаться, бросая оружие. Всадники нагоняли их, гитлеровцы падали под ударами шашек. Лил дождь. Толпы немцев метались то в одну сторону, то в другую, и везде их встречали наши бойцы».

«Разгромив противника в Штеповке, наши войска двинулись дальше. За несколько дней мы освободили более двадцати населённых пунктов, в том числе районный центр Апполоновку. В этих боях мы разбили и полностью уничтожили 25-ю немецкую моторизованную дивизию и нанесли серьёзное поражение 9-й танковой дивизии (названы соединения 1-й танковой группы. – Г.К.).

Только в одной Штеповке нашли себе могилу восемь тысяч немецких солдат и офицеров. Наши интенданты подсчитывали трофеи. По тем временам они были весьма велики. Мы, вероятно, захватили весь автопарк 25-й моторизованной дивизии. В общей сложности противник бросил на поле боя до одной тысячи автомашин, потерял до семидесяти танков, сто пятьдесят орудий, пять миномётных батарей».

Итак, прорвать внешнее кольцо окружения конно-механизированной группе Белова не удалось из-за нехватки соответствующих сил и средств. Но поход этой группы стал победным эпизодом в хронике ВОВ, показавшим, что врага можно и нужно побеждать в самых трудных условиях. В целом, несмотря на трагедию, случившуюся на ЮЗФ, и в Действующей армии, и в тылу преобладало убеждение, что проиграть битву, это не то же самое, что проиграть войну.

Закончить данную главу захотелось описанием послевоенной встречи двух выдающихся военачальников. Для этого следует вновь обратиться к книге К.С.Москаленко. Точнее, к тому фрагменту текста, в котором автор называет фамилии руководящих лиц из Управления Юго-Западного фронта, погибших в сентябре 41-го:

«Погибшим в бою считали тогда и командующего 5-й армией генерала Потапова. И лишь после войны я узнал, что судьба его сложилась иначе. Будучи тяжело ранен, он оказался в плену у немцев, а в 1945 г. был освобождён американскими войсками и на самолёте доставлен в Москву.

Об этом мне рассказал уже в 1948 г. во Львове генерал-лейтенант В.А.Пеньковский. Оказалось, что после войны он учился на высших академических курсах при Академии Генерального штаба вместе с Михаилом Ивановичем Потаповым, который после окончания их был направлен на службу в Дальневосточный военный округ.

Я был очень обрадован всем этим и часто думал, что хорошо было бы увидеться с ним. Такая возможность представилась лишь в 1955 г. на сборах руководящего состава военных округов. В присутствии многих маршалов и генералов я, наконец, встретился с Михаилом Ивановичем Потаповым. Мы взволнованно обнялись и расцеловались, а потом, когда освободились от дел, долго беседовали о минувшем, вспоминая каждый бой и всех, кто пал на поле брани».