Глава 9. Кадры решают всё

Война, как событие, близкое к смертельному исходу, в наибольшей степени способствует выявлению (раскрытию) характерных особенностей каждого человека: будь то командир, или рядовой боец. Некоторые показательные примеры на эту тему проводит в своей книге К.К.Рокоссовский.

«К вечеру 25 июня на КП нашего корпуса в районе Клевании прибыл пешком командир танковой дивизии 22 МК, насколько мне память не изменяет, генерал-майор Семенченко в весьма расстроенном состоянии, с забинтованной кистью правой руки. Он сообщил, что его дивизия полностью разбита. Ему же удалось вырваться, но, отстреливаясь из револьвера, он был настигнут немецким танком. Сумел увернуться, упал, при этом его рука попала под гусеницу танка.

Вскоре здесь оказался и один из комиссаров полка этого же корпуса, сообщивший о гибели генерала Кондрусева и о том, что их корпус разбит. Упаднический тон и растерянность комдива и комиссара полка вынудили меня довольно внушительно посоветовать им немедленно прекратить разглагольствования о гибели корпуса, приступить к розыску своих частей и присоединиться к ним. А накануне в районе той же Клевени мы собрали много горе-воинов, среди которых оказалось и немало офицеров. Большинство этих людей не имели оружия. К нашему стыду, все они, в том числе и офицеры, спороли знаки различия.».

Очевидно, что примеры подобного рода связаны с проявлением страха (трусости). Вирус страха, как правило, поражает те воинские части и подразделения, где не хватает мужественных, идейно стойких командиров и политработников. Если отсутствует твёрдое руководящее начало, если некому отдать необходимые приказы и командирские распоряжения, то срабатывает инстинкт самосохранения – спасайся, кто может! Люди, попавшие в первом бою под влияние страха, не предатели. Если затем их собирают в группы (команды) и восстанавливают управление, то большинство военнослужащих стыдится своего малодушия, и, как бы получив прививку от страха, воюет хорошо.

Пример иного рода приводит в своей книге «На службе Отечеству» генерал армии, Герой Советского Союза Александр Терентьевич Алтунин. Выпускник Новосибирского пехотного училища Александр Алтунин был назначен в миномётную роту на должность замкомандира по политической работе. Политработником пробудет недолго: через пять дней лейтенант Алтунин станет командиром минроты. А пока по долгу службы знакомился с личным составом.

Среди пополнения было немало жителей западных районов Украины. Один из них вёл антисоветскую пропаганду в том духе, что Германия значительно сильнее Советского Союза и в скором времени победит Красную Армию. Возмущённые бойцы доставили его к Алтунину.

«— Фамилия? – До крайности удивлённый, я пристально посмотрел на новоявленного «пророка».
— Удовиченко, пробормотал тот, не поднимая глаз.
— Значит, считаете, что Красная Армия неминуемо проиграет войну? — В душе я ещё надеялся, что Браженко ошибся. Удовиченко молчал.
— Ну что ж, молчание – знак согласия, — заключил я.
— Кто внушил вам такие мысли? На каком основании вы сделали такой вывод?

Удовиченко вдруг вскинул голову и, злобно блеснув глазами, выпалил:
— Я сам бачив германцев, колы гостював у братуся в Люблинсом воеводстве. У них такой великий порядок, стильки танков и инших машин, всего богато. Перед такою армией нихто не устоит.

Его слова ошеломили меня. С открытой ненавистью к Советской власти я столкнулся впервые. «Как же так? – подумал я. – Простой крестьянин, о котором Советская власть проявляет огромную заботу, и вдруг так враждебно настроен?». Этого я не мог понять. Решил посоветоваться с заместителем командира полка по политической части. Батальонный комиссар Панченко был очень занят, но, узнав, что я пришёл к нему за советом, сразу же принял. Выслушав мой взволнованный рассказ, он покачал головой:
— Да-а-а! Случай исключительный. Это – явный враг. Он, конечно, не отражает настроений простого западно-украинского крестьянина … Ну ничего, разберёмся, откуда ветер дует …».

Описанный выше случай являлся нетипичным в том смысле, что ненавистник Советской власти был не в силах (или счёл ненужным) скрывать от окружающих свои убеждения. Возможно также, что такое поведение рядового Удовиченко объясняется его уверенностью в том, что немцы победят настолько быстро, что следствие и суд за измену по его делу не успеют закончиться.

Военный историк Арсен Мартиросян написал книгу о трагедии 22 июня 1941 гола. В ней, в частности, со ссылкой на дневник маршала С.М.Будённого приводится запись Будённым одного неординарного высказывания маршала Тимошенко. Последний в период тяжёлых боёв по обороне столицы Украины сказал, что Киев надо сдавать, ибо «всё равно нам придётся бежать до Аляски». Получается, что неверие в силы Красной Армии, в её неспособность остановить агрессора разделяли не только некоторые рядовые военнослужащие.

Через несколько дней комиссар Панченко вызвал для беседы Алтунина, ставшего к этому времени командиром миномётной роты:
«— А вам известно, товарищ Алтунин, кем оказался поклонник фашистской армии?
— Вы об Удовиченко?
—Да, о нём. Его отец до воссоединения Западной Украины владел шестьюдесятью десятинами земли, которую Советская власть передала работавшим на него батракам. В спешке первых дней войны многих таких мобилизовали в армию. Теперь надо их отсеивать. Такие за Советскую власть воевать не будут, это – потенциальные предатели.».

Молодому лейтенанту Алтунину, которому ещё не исполнилось и двадцати лет, повезло, что он оказался в среде решительных и умелых командиров. И командир его батальона, и командир полка, и профессиональные политработники показали себя и в боях, и в повседневной жизни людьми, которым хотелось подражать, перед которыми невозможно было сплоховать. Здесь кадровый потенциал оказался на высоте.

Разумеется, самое тяжёлое положение в первые дни войны сложилось на Западном фронте. На этом участке советско-германского фронта протяжённостью 550 километров действовала самая сильная по составу группа армий «Центр» (генерал-фельдмаршал фон Бок): 4-я и 9-я армии, 2-я и 3-я танковые группы. 2-я танковая группа Гудериана наступала от Бреста через Барановичи на Минск. Значительными силами немцы наносили удар по Гродно, откуда также открывался путь на Минск. Однако наиболее удачливыми оказались войска 3-й танковой группы Г.Гота. Из района Сувалок они наносили свой удар там, где их не ждали: на стыке Западного и Северо-Западного фронтов.
В своих мемуарах Г.Гот пишет: «Захват трёх мостов через Неман стал возможен благодаря тому, что нападение явилось полной неожиданностью для противника, и что последний потерял централизованное управление войсками». Никого с нашей стороны нельзя винить в том, что мосты через Неман оставались целыми, так как граждане СССР узнали о нападении Германии только после выступления по радио В.М.Молотова. После этого отходящие части Красной Армии вынужденно взрывали за собой мосты, хотя такая операция не всегда хорошо получалась.

Г.Гот в полной мере использовал возникшие благоприятные обстоятельства, благодаря которым его танки и мотопехота захватили Вильнюс на третий день войны. Дальнейшее наступление на столицу Белоруссии стало возможным вести с севера по трассе Вильнюс- Молодечно-Минск. Как пишет далее Гот, его 27-я танковая дивизия «28 июня ворвалась в город Минск и очистила его от разрозненных групп противника».

О захвате Минска не забыл упомянуть в своих мемуарах генерал Гудериан: «Наше наступление началось 22 июня, а 27 июня я уже достиг Минска, в то время как Гот, наступая от города Сувалки, подойдя к Минску с севера, захватил его уже 26 июня». Как видим, Гудериан признаёт своё отставание от Гота на одни сутки, но затем называет совсем другие даты, чем Гот. Так когда же немцы захватили Минск: 26 или 28 июня? Где истина? Её может знать тот командир Красной Армии, который защищал Минск и написал об этом в своей книге. Его имя известно – Руссиянов Иван Никитич.

В июне 1941 года генерал-майор И.Н.Руссиянов командовал 100-й стрелковой дивизией, дислоцировавшейся в районе Уручье, под Минском. Уже во второй половине дня 22 июня комдив получил распоряжение о подготовке к обороне столицы Белоруссии. Далее цитируем фрагменты из книги Руссиянова «В боях рождённая …»:

«Вернувшись на свой КП, я отдал приказ частям занять оборону на подступах к городу. Началась переброска личного состава и боевой техники автотранспортом. А тут ещё поступил приказ командира 2-го стрелкового корпуса генерал-майора А.Н.Ермакова всю полковую и дивизионную артиллерию передать в распоряжение командира 44-го корпуса, который вёл бои западнее Минска.».

Неслыханное дело! Нельзя двигаться дальше без понимания того, что же произошло на самом деле. Нельзя потому, что из одной публикации в другую подобно эстафете передаётся информация о том, что комкор А.Н.Ермаков передал всю полковую и дивизионную артиллерию 100-й стрелковой дивизии в распоряжение командира 44-го стрелкового корпуса. Покажем, что ничего подобного не было и быть не могло.

В принципе, являлось правилом, что командиры частей и соединений, ведущие бои на соседних участках фронта, помогали друг другу. Например, командир полка мог направить своему соседу на фланге по его просьбе или пушечную батарею, или батальон пехоты, если у того возникала критическая ситуация. Подобная солидарность имела под собой вполне прагматическую основу: прорыв противником линии обороны у соседа грозил крушением большого участка фронта и появлением врага в тылу собственных войск. После ликвидации критической ситуации, одолженные на время подразделения возвращались в свои части.

Может быть, в стрелковом корпусе Ермакова находилось так много артиллерии, что он решил избавиться от излишков? Ничего подобного. Более того, к началу войны 2-й СК не являлся боеспособным соединением, поскольку в его составе не было ни одной стрелковой дивизии. Другими словами, воевать было некому. Весь актив Ермакова – это один 151-й корпусной гаубичный полк и несколько вспомогательных подразделений.

По плану командующего войсками округа генерала Павлова, Ермаков со своим штабом и этим скромным «хозяйством» должен был к концу июня прибыть в район города Белосток, где корпус пополнился бы двумя стрелковыми дивизиями. Война всё изменила. Немцы наступали так стремительно, что решено было оставить комкора Ермакова на месте для обороны Минска. Вот тогда постепенно в состав 2-го СК и включили две стрелковые дивизии: 100-ю СД с 25 июня и 161-ю СД с 26 июня 1941 года. Итак, обращаем внимание на тот факт, что комкор Ермаков мог отдавать приказы комдиву Руссиянову только с 25 июня и никак не раньше вопреки утверждению Руссиянова.

Что касается 44-го СК (генерал-майор В.А.Юшкевич), то бои западнее Минска корпус не вёл по той простой причине, что немцы к городу ещё не подошли. Две дивизии этого корпуса 22-го и 23-го июня только выгружались из железнодорожных эшелонов в районе Заславля (северо-запад Минска, вблизи трассы Минск-Молодечно). Первый крупный бой 44-го СК произошёл 26 июня против передовых частей 3-й танковой группы Гота.

Если комкор Ермаков артиллерию 100-й СД никому не передавал, то где она находилась на самом деле? Ответ: там, где она и обязана была изначально находиться, то есть на артполигоне в каком-нибудь районе Белоруссии. Следует также заметить, что полковая артиллерия, также как и батальонные «сорокапятки», на полигоны не направлялись и оставались в войсках. Полковую артиллерию составляли короткоствольные орудия калибра 76 мм («полковушки»). Это были сравнительно лёгкие и малозаметные орудия, но их огневая мощь не могла состязаться с мощью и возможностями длинноствольных дивизионных пушек того же калибра.

Зачем комдив Руссиянов утверждает, что и «полковушек» в его стрелковых полках не было? Возможно, для большего драматизма, а также для усиления степени виновности и ответственности комкора Ермакова. С первого дня войны Руссиянов всеми силами стремился вернуть с полигона свою штатную артиллерию (34-й артиллерийский полк и 46-й гаубичный полк). Сделать это с помощью железнодорожного транспорта уже было нельзя. Оставалось надеяться на движение колонны самоходом, а это был процесс не быстрый. Тяжёлые гаубицы могли транспортировать лишь тихоходные тягачи. Кроме того, немецкие самолёты интенсивно бомбили и сам Минск, и всё вокруг него. Это значит, что орудийная колонна должна была двигаться в тёмное время суток, чтобы избежать разгрома.

С учётом всех этих факторов, комдив Руссиянов не мог вполне рассчитывать на то, что колонна доберётся до места назначения к началу боёв. Поэтому для борьбы с танками он сделал ставку на «стеклянную артиллерию» — бутылки с зажигательной смесью. Автор книги «В боях рождённая …» вспоминает:

«Я связался по телефону с помощником начальника штаба дивизии по тылу капитаном А.К.Ростовцевым, оставшимся на зимних квартирах в Уручье, и приказал ему немедленно ехать в Минск, взять на стеклозаводе все имеющиеся там бутылки, захватить со складов дивизии все пустые стеклянные фляги, загрузить на автомашины бензин и быстро доставить всё на передовую. Пока Ростовцев выполнял приказ, мы собрали несколько стеклянных фляг, залили бензином и на КП дивизии провели с командирами штаба и политотдела инструктаж по применению средства борьбы с танками.».

«Отлично справился с поставленной задачей и капитан Ростовцев. Вот что записано в Журнале боевых действий дивизии: «В 13 часов 30 минут на командный пункт дивизии капитаном Ростовцевым была доставлена первая партия бутылок и бензин для их наполнения, которые были направлены в 85-й и 355-й стрелковые полки». Всего же за день на заправочные пункты дивизии было доставлено 12 грузовиков стеклянных бутылок и несколько тонн горючего.».

Все эти приготовления не пропали впустую. Свой первый бой с гитлеровцами 100-я стрелковая дивизия («сотка») провела 26 июня 1941 года очень и очень достойно. Особенно отличился батальон капитана Ф.Ф.Коврижко, уничтоживший свыше 20 вражеских танков.

«И гитлеровцы были отброшены. Первую свою схватку с врагом мы выиграли. Противник понёс значительные потери. Но главное было даже не в этом. Главное было в том, что наши бойцы убедились – бить фашиста можно! А танк отлично горит от «стеклянной гранаты». «Солдатский телеграф» быстро разнёс эту весть по всем подразделениям. Поток желающих стать истребителями танков рос неудержимо. Наступило короткое затишье. Свешникова с артиллерией всё ещё не было.».

«Я взглянул на часы. Шёл второй час ночи 27 июня. Вошёл Свешников, лицо его было черным от пыли и грязи, блестели только глаза и зубы.
— Товарищ генерал! Вся полковая и дивизионная артиллерия, за исключением одного дивизиона 46-го гаубичного полка, прибыла. Отставший дивизион в пути и подойдёт к утру…

У нас словно крылья выросли! Вот теперь мы действительно сила! С артиллерией уже можно нанести упреждающий удар. Конечно, у гитлеровцев большое преимущество в танках и живой силе, не говоря уже об авиации. Но зато на нашей стороне моральное превосходство и фактор неожиданности.».

Вышеприведённый фрагмент из книги Руссиянова дополнительно подтверждает, что артиллерия вернулась в 100-ю СД с полигона, а не из 44-го стрелкового корпуса. Вы можете серьёзно допустить, что генерал-майор Юшкевич отдал бы без приказа вышестоящего командования неизвестному ему капитану Свешникову артиллерию, которая со своих позиций уже вела неравный бой с атакующим врагом?! Я – нет, потому что такое невозможно в принципе. В с я артиллерия вернулась в дивизию именно потому, что ранее она не была связана боем и по этой причине не получила повреждений, и не понесла убыли.

В отличие от «сотки», с артвооружением в 161-й СД – другой стрелковой дивизии в корпусе Ермакова, всё было в порядке. Ещё в мирное время это соединение получило приказ сменить дислокацию: покинуть Могилёв и занять новый район вблизи Минска. Поэтому с 17 июня 1941 года 161-я СД в полном штатном составе начала перемещение в сторону Минска. С учётом всех этих факторов, комкор Ермаков передал в дивизию Руссиянова весь свой резерв – 151-й корпусной гаубичный полк. Руссиянов факт такой передачи не отрицает, но о боевых действиях гаубичного полка 26 июня умалчивает, как если бы его совсем не существовало. Хотя в боях участвовала не одна только «стеклянная артиллерия». И в этом проявляется его как бы логика: комкор Ермаков виновен и не заслуживает позитивного к себе отношения.

Руссиянову можно простить, что танки Гота он почему-то называет танками Гудериана. Другое дело – клеветнические выпады против бывшего командира. Закрывать глаза на такое поведение недопустимо. В процессе работы над книгой Руссиянов из личных побуждений посчитал невозможным признать, что в первый день войны дивизионная артиллерия находилась на полигоне. Зато у него хватило смелости на то, чтобы выставить своего командира – Аркадия Николаевича Ермакова в весьма негативном виде, хотя тот этого не заслужил.

Руссиянов знал, что опровергнуть его измышления относительно Ермакова будет некому: генерал-лейтенант А.Н.Ермаков умер в 1957 году в возрасте 58 лет; генерал-полковник В.А.Юшкевич умер в 1951 году в возрасте 54 года. Кроме того, Руссиянов благоразумно не указывает, в какой конкретно дивизии корпуса Юшкевича находилась артиллерия 100-й СД. Казалось бы, Руссиянов хорошо застраховался от разоблачения, но в итоге получилась некрасивая история. Это тем более огорчительно с учётом того, что сам И.Н.Руссиянов всю войну воевал хорошо. Особенно тяжёлыми для его «сотки» были бои 28 июня 41-го на ближних подступах к Минску. Силы противоборствующих сторон были неравны, и «во второй половине дня 28 июня основные силы дивизии начали планомерный отход».

Итак, получено подтверждение того, что 28 июня передовые части 3-й танковой группы генерала Гота вошли в Минск. На следующий день к городу подошли части 2-й танковой группы генерала Гудериана. Тем самым, замкнулось кольцо окружения трёх армий Западного фронта. Трагические события на ЗФ не могли остаться без последствий. Пришло время кое-кому отвечать за содеянное. Генерал Павлов 30 июня был отстранён от занимаемой должности. Начальник штаба 4-й армии Л.М.Сандалов вспоминает:

«Около 20 часов 1 июля меня вызвали к телефону. Говорил со мной генерал-майор Г.К.Маландин. От него я узнал, что постановлением образованного накануне Государственного Комитета Обороны (ГКО) командование Западного фронта смещено. Маландин был назначен на место Климовских.
— В права командующего фронтом, — сказал он, — на днях вступит Семён Константинович Тимошенко, а пока командует генерал-лейтенант Андрей Иванович Ерёменко. Штаб фронта готовится к переезду в район Смоленска. Ваша армия передаётся в оперативное подчинение командующему двадцать первой армией.».

4-го июля 41-го был арестован генерал Павлов. О том, как это произошло, сообщает сам Павлов. При допросе 7 июля на вопрос следователя: «Вам объяснили причину Вашего ареста?», бывший командующий ЗФ ответил: «Я был арестован днём 4 июля в Довске, где мне было объявлено, что я арестован по распоряжению ЦК. Позже со мной разговаривал зампред Совнаркома Мехлис и объявил, что я арестован, как предатель.».

Итак, после отстранения от должности, Павлов продолжал оставаться в городке Довск, расположенном почти посередине трассы Могилёв-Гомель. В конце июня 41-го там располагался командный пункт Западного фронта. Видимо, Тимошенко сказал ему, чтобы он оставался на месте в ожидании нового назначения. Тимошенко был уверен, что с учётом прошлых заслуг Павлова, ему удастся перевести своего подопечного на командную работу в один из внутренних военных округов. При аресте Павлова у Л.З.Мехлиса, прибывшего вместе с группой чекистов, на руках имелся соответствующий документ, да и сам Мехлис являлся уполномоченным ГКО. Возможно, что в Москве опасались некоторых нежелательных эксцессов, поскольку Павлов находился как бы на своей территории и у него могли быть сообщники. В таком случае выбор Мехлиса следует считать обоснованным. У этого партийно-государственного деятеля было немало недоброжелателей, но и они не отрицали его решительности и бесстрашия.

До возвращения в Москву, Лев Мехлис несколько дней пребывал в должности члена Военного совета Западного фронта (вместо Фоминых). Его скорое отбытие в столицу связывалось с необходимостью исполнения постоянных обязанностей начальника Главного политического управления РККА. С 12 июля 41-го членом Военного совета Западного фронта был назначен Н.А.Булганин.

Арестованному генералу армии Павлову в ходе следствия и суда приходилось каяться и отчасти признавать свою вину и ответственность за события на ЗФ. В официальных протоколах зафиксированы некоторые его показания и признания.

«В отношении строительства УРов я также допустил со своей стороны преступное бездействие. Из 590 сооружений было вооружено только 180-190 и то редкими узлами. Остальные бетонные точки пришлось использовать как временные пулемётные гнёзда и убежища. Такое положение с УРами дало возможность противнику безнаказанно их обходить и форсировать.».

«В отношении складов. Я допустил схематичное утверждение складов, приближенных к границе на 50-60 км. В результате склады были в первые же два дня подожжены авиацией противника или наши войска вынуждены были, отходя, рвать их сами.».

«В отношении авиации. Я целиком доверил на слово рассредоточение авиации на полевых аэродромах, а на аэродромах по отдельным самолётам, не проверил правильность доклада командующего ВВС Копца и его заместителя Каюрского; допустил преступную ошибку, что авиацию разместили на полевых аэродромах ближе к границе, на аэродромах, предназначенных для занятия на случай нашего наступления, но никак не обороны. В результате таких действий в первый же день войны авиация понесла огромные потери, не успев подняться в воздух из-за краткости расстояния от госграницы до аэродрома.».

Упомянутый Павловым командующий ВВС Западного фронта генерал-майор И.И.Копец не стал дожидаться суда и совершил самоубийство после того, как стали известны результаты катастрофы, постигшей авиацию ЗФ. Авторы ряда публикаций убеждают читателей, что в отличие от Западного фронта, с авиацией на Юго-Западном фронте дела обстояли значительно лучше. На самом деле, это не так. Просто территория Украины значительно больше территории Белоруссии, и потому до некоторых аэродромов немецкие бомбардировщики не смогли дотянуться.

Что касается приграничных аэродромов, то их участь одинакова. Командующий авиацией Юго-Западного фронта генерал-лейтенант Е.С. Птухин был арестован 27 июня 1941 года и позже расстрелян. Генерал-лейтенант Ф.А.Астахов, назначенный в июле 1941 года на должность командующего ВВС Юго-Западного фронта, не смог сдержать своих чувств, когда понял, какое «хозяйство» досталось ему от предшественника. Об этом в 1-й книге своих воспоминаний с некоторыми неточностями вспоминает Хрущёв:

«Помню, как ночью (я сидел на лавочке) ко мне подошёл командующий воздушными силами КОВО генерал Астахов. Очень порядочный, добросовестный человек, внешне степенный и тучный. Он своей внешностью как бы олицетворял само спокойствие. Говорит: «Лишились мы почти всей авиации. А сейчас противник не даёт нам и носа показать». И разрыдался. Мимо проходили военные, и я начал его успокаивать, а потом прикрикнул на него: «Успокойтесь, товарищ Астахов! Посмотрите, ходят люди, увидят, что генерал в таком состоянии. Нам воевать надо и, следовательно, надо владеть собой». На него это как-то подействовало, но он долго ещё не мог прийти в себя.».

Тимошенко, вступивший в командование войсками Западного фронта, был напуган. Своё положение в структуре власти он считал прочным, будучи наркомом обороны и одновременно – руководителем Ставки Главного Командования. Так с 22 июня носил название высший орган руководства Вооружёнными силами СССР. И вдруг, в один день всё изменилось. С 30 июня начал функционировать Госкомитет Обороны, который уменьшил влияние Ставки ГК. Уже в день своего создания, ГКО, не ставя в известность наркома обороны, произвёл перестановки в командном составе Западного фронта и даже разрешил арест некоторых видных военачальников. Если ГКО будет и дальше действовать в том же духе, то так он доберётся и до главных виновников трагедии 22 июня 1941 года. Надо действовать на опережение.

7 июля 41-го Тимошенко издал приказ, согласно которому от занимаемых должностей освобождались: командарм-4 Коробков, начальник артиллерии фронта Клич и командир 14-го механизированного корпуса Оборин. Наибольшую опасность для Тимошенко представляли генералы Клич и Оборин. Их следовало убрать (насовсем), так как в случае, если бы ГКО принял решение о расследовании причин поражения ЗФ, они превращались бы в опасных свидетелей. Подписанный Тимошенко приказ был сформулирован таким образом, что у военной прокуратуры не оставалось другого выбора, кроме как выдать санкции на арест названных лиц, что и было сделано 8 июля. Будущность этих командиров была предрешена.

Фамилия генерал-лейтенанта Н.А.Клича уже встречалась на страницах данной книги. Именно он, вопреки правилам, разрешил командиру 24-й СД К.Н.Галицкому забрать с полигона дивизионную артиллерию. Теперь начальник артиллерии фронта обвинялся в преступной халатности, из-за которой большое количество артвооружения и снарядов было потеряно или досталось врагу. Однако, разве это вина Клича в том, что немцы в Белоруссии вполне успешно разыграли свой блицкриг. Спасти артиллерию в войсках можно было только при условии планомерного отступления, а не в условиях скоротечного разгрома. Кроме того, масса артиллерии и боеприпасов осталась на полигонах, так и не вернувшись в войска.

Приказ держать полевую и зенитную артиллерию как бы для обучения личного состава на выделенных для этой цели полигонах, поступил и строго контролировался из Москвы, а на местах были обязаны его выполнять. В этом как раз и было всё дело. Н.А.Клич мог стать для крупных чинов РККА очень опасным и хорошо информированным свидетелем их, по сути, вредительских действий. В силу своего авторитета и независимого характера, он не стал бы умалчивать о такого рода акциях. Вспомним, что И.Н.Руссиянову было легче оболгать своего командира, чем признать, что 22 июня дивизионная артиллерия находилась на полигоне. Говорить о таких вещах не рекомендовалось даже во времена Брежнева, поэтому Руссиянов остался верен генеральной линии партии.

Бездействующая артиллерия на полигонах и невыполнение директивы Генштаба от 18.06.41 – это на многие годы самые хранимые военные секреты. Их раскрытие вело бы к признанию того, что не Сталин виноват в трагедии 22 июня 1941 года. К такому повороту истории руководящая верхушка КПСС не была готова из опасения, что выявление настоящих причин и виновников трагедии может вызвать мощные потрясения в социуме с непредсказуемыми последствиями для самой правящей номенклатуры.

Что касается генерала С.И.Оборина и его 14-го механизированного корпуса, то последний представлял собой типичную «скороспелку», наспех собранное и так до конца не сформированное соединение. Тимошенко и его единомышленникам в случае серьёзного разбирательства трудно было бы ответить на такой многозначный вопрос: Почему, с какой целью и кем на важнейшее стратегическое направление был поставлен, по существу, небоеспособный, или частично боеспособный механизированный корпус?

Между тем, следствие по делу генерала Павлова продолжалось. Следователи пытались, в меру своих возможностей, инкриминировать ему участие в антисоветском заговоре, но сам Павлов эту часть обвинения категорически отвергал. С другой частью обвинения он вынужден был согласиться:

«Таким образом, я признаю себя виновным в том, что благодаря своей бездеятельности я совершил преступления, которые привели к поражению Западного фронта и большим потерям в людях и материальной части, а также к прорыву фронта, чем поставил под угрозу дальнейшее развёртывание войны.».

Павлов до последней минуты верил, что трагической участи ему удастся избежать. Была надежда на заступничество наркома Тимошенко, которого Павлов так и не выдал. Находясь в тюрьме, он мог не знать, что его предполагаемый заступник потерял свою должность, и что с 19 июля 41-го наркомом обороны стал И.В.Сталин.

В итоге, Павлова приговорили к высшей мере наказания (расстрелу) за то, в чём он сам признался. В приговоре Военколлегии Верховного суда СССР от 22.07.41 по делу Д.Г.Павлова и В.Е.Климовских было записано, что «подсудимые проявили трусость, бездействие власти, нераспорядительность, допустили развал управления войсками, сдачу оружия противнику без боя и самовольное оставление позиций частями Красной Армии; тем самым дезорганизовали оборону страны и создали возможность противнику прорвать фронт Красной Армии.».

Сознательная или неосознанная вредительская деятельность крупных чинов Красной Армии нанесла огромный ущерб советским вооружённым силам. Наряду с тем, деяния этих лиц не смогли сломить дух сопротивления, присущий большинству наших бойцов и командиров. Пропагандисты Геббельса с огромным удовольствием показывали в военной кинохронике уходящие за горизонт колонны наших пленных красноармейцев. В тоже самое время высокопоставленные командиры и штабные работники Вермахта большого удовлетворения от такой картины не испытывали: это были не те пленные. Настоящих пленных, которые для сохранения жизней бросали оружие и сдавались от безысходности прямо на поле боя, было мало.

Пленные из кинохроники – это невооружённые сапёры, строители, а также те красноармейцы, которых из частей Красной Армии направили на строительство УРов (укреплённых районов вблизи границы). Таких людей было много (десятки тысяч), и при надлежащем исполнении директивы Генштаба от 18.06.41 они обязаны были вернуться в свои части, но этого не произошло. Их незавидное положение (отсутствие средств к сопротивлению) не давало им возможностей для отпора врагу.

И всё-таки большинство лишённых управления красноармейцев, у которых закончились боеприпасы и продовольствие, сдаваться в плен не собирались: они лесами пробирались на восток, чтобы соединиться с регулярными частями Красной армии. Повезло тем отходящим красноармейцам, вместе с которыми оказались мужественные и хорошо обученные командиры и политработники. Показательным примером в этом отношении может послужить боевой путь из окружения 24-й стрелковой дивизии под командованием генерала К.Н.Галицкого.

29 июня 41-го, когда подтвердилась информация о падении Минска, командование дивизии приняло самостоятельное решение выдвигаться на юго-восток с целью выйти к УРу на старой государственной границе и закрепиться там. Двигались ночью тремя колоннами, прикрываясь выделенным арьергардом. Ниже последуют фрагменты из книги воспоминаний К.Н.Галицкого.

«К старой государственной границе подошли утром 3 июля в районе Рубежевичи. Светало. Впереди лежала линия укреплений добротно сделанных здесь нашими войсками много лет назад. Не обнаружив признаков присутствия крупных сил противника, наша разведка ушла вперёд. Когда же вслед за ней двинулись главные силы дивизии, укрепления внезапно ожили. Оказалось, что они захвачены гитлеровцами, которые и обрушили на нас шквал миномётного и артиллерийского огня. Наша пехота залегла.».

«Нам предстояло прорывать организованную оборону немецко-фашистских войск, засевших в наших же старых дотах укреплённого района. Обидно, конечно, но на войне бывают и не такие парадоксы. И сейчас нужно было думать не о них, а о том, как вскрыть расположение огневых средств врага, систему его огня, особенно артиллерийского.».

«После обсуждения обстановки с замполитом и начальником штаба мною было принято решение нанести удар там, где противник меньше всего его ожидает. Если сегодня утром мы наступали строго на восток в направлении Негорелого, то завтра ударим на юг, на Столбцы, а затем уже повернём на восток и выйдем в район г.Узда. Для этого нужно было перегруппировать полки фронтом на юг, прикрывшись с востока, затем ночью вывести их в исходное положение и на рассвете внезапно атаковать с ходу. Маневр довольно сложный, но только он мог обеспечить внезапность и успех наступления.».

Задуманный комдивом план оказался удачным, поскольку он позволял дивизии прорвать внутренне кольцо окружения, построенное гитлеровцами на старой госгранице (Минский укрепрайон). Дивизия с боями продвинулась на 16 км и освободила город Узда. Теперь части 24-й СД вышли в зону между двумя кольцами окружения – внутренним и внешним. Последняя создаётся для того, чтобы исключить возможность деблокирования попавших в окружение войск.

Проведённая разведка показала, что дивизия попала в зону, насыщенную немецкими войсками. Стало понятно, что дальнейший прорыв в кратчайшем направлении на восток, приведёт к гибели соединения прежде, чем оно достигнет линии фронта. В голове комдива созрел новый план: прорываться не на восток, а на юг, в северное Полесье. В этом краю болот не было немецких танков, а с пехотой и кавалерией противника можно успешно бороться. Кроме того, немецкие гарнизоны и опорные пункты, встречающиеся на пути движения советских войск, после разгрома станут источником снабжения дивизии трофейным вооружением, боеприпасами и продовольствием.

Свой план Галицкий вынес на обсуждение дивизионного и полкового командования. Одобрение было получено. Тогда же было отвергнуто предложение раздробить дивизию на мелкие, малозаметные группы по 30-50 человек, чтобы облегчить выход из окружения. Такой подход комдив посчитал совершенно неприемлемым. Для него было важно сохранить целостность и боеспособность соединения, его готовность к предстоящим боям после выхода из окружения. Тяжёлые гаубицы решили демонтировать и закопать, так как снарядов для них уже не было, как и не осталось горючего для тракторов-тягачей.

Выступили на юг тремя колоннами (по числу стрелковых полков), каждая из которых имела самостоятельность действий, но о своих планах сообщала в штаб дивизии. Связь была налажена. Можно сказать, что комдив Галицкий был удачливым командиром: его войска прорвали второе кольцо окружения, с боями пересекли трассу Слуцк-Минск и оторвались от преследования в лесной чаще. Впрочем, давно замечено, что «госпожа Удача» благоприятствует только самым умелым.

Мало было просто двигаться на юг, к Припяти. Надо было искать благоприятные пути продвижения, и собирать сведения о том, какие силы немцев действуют на выбранных направлениях. В дивизии хорошо действовала дальняя моторизованная разведка. Через несколько дней она дала о себе знать:

«И тут пришло донесение, которое мы ждали все последние дни. Командиры разведывательных взводов лейтенанты Г.А.Олейник и И.Г.Слепнев с помощью сельских телефонисток связались со штабом дивизии и доложили: вышли в район оз.Червоное, Копцевичи, где нет ни противника, ни частей Красной Армии. Так мы узнали, что всё же был разрыв в линии фронта и что он находился как раз там, куда мы шли. Радостная весть облетела все части и подразделения. Новый прилив сил охватил усталых, измученных тяжёлыми боями воинов дивизии.

Полки получили приказ ускоренным маршем двигаться на Копцевичи, а затем на Карпиловку. А вскоре возвратился и командир третьего разведывательного взвода лейтенант Е.К.Олешов с ещё более радостным сообщением. Он доложил, что в районе Протасы, в 25-30 км восточнее Глусска, встретился с разведкой 232-й стрелковой дивизии 66-го стрелкового корпуса. Лейтенант Олешов установил также, что южнее Протасы – в Октябрьском районе – противника нет.

Легко представить, с каким нетерпением ждали мы теперь встречи со своими. Быстро продвигаясь на юг, части дивизии достигли Поречья. Затем переправились через Птичь и 14 июля после ночного марша вышли в район населённых пунктов Озаричи, Карпиловка в 80 км северо-западнее Мозыря. Это уже была территория, контролируемая партизанами и нашими войсками. Наконец-то! Позади остался почти 500-километровый путь по тылам врага, по лесным тропам и болотам, долгий путь боёв с многократно превосходящими силами противника.».

Для командования Западного фронта выход из окружения 24-й СД явился огромной неожиданностью. Вообще-то, выходы остатков дивизий из «котла» фиксировались и раньше, но впервые на свободу вырвалось соединение, достаточно хорошо вооружённое и с удивительно высокой численностью личного состава. И что ещё немаловажно, так это то, что дивизия Галицкого уже заслужила известность своими боевыми действиями в первые военные дни. Другими словами, 24-я СД стала, в определённом смысле, образцом сопротивления врагу и выживания в трудных условиях.

В свете вышеизложенного, очень странно читать в Википедии слова о том, что генерал К.Н.Галицкий, дескать, «вывел остатки дивизии из окружения». Две трети личного состава дивизии (около 7 тысяч человек) снова оказались в рядах действующей Красной Армии, и это – «остатки дивизии»?! Из воспоминаний наших военачальников известно, что на фронтах зачастую сражались дивизии, численностью не более половины штатного состава, поэтому не стоит принижать подвиг бойцов и командиров 24-й СД. После краткого отдыха и довооружения дивизия вновь становилась боеспособным соединением с героическими традициями.

В Москве подвиг 24-й стрелковой дивизии не остался незамеченным. О ней, в частности, в передовой статье газеты «Правда» сообщалось: «соединение одно из первых приняло на себя удар германских танковых колонн, уничтожив огнём артиллерии 265 танков»; «две трети личного состава своего соединения вывел генерал-майор Галицкий из окружения, нанеся врагу значительно больше потерь, чем понёс сам».

На примере генерала Галицкого и других «окруженцев» можно заметить определённую закономерность: лица командного состава делятся на две группы. Одни командиры выводят из окружения значительные по численности войсковые подразделения. Другие командиры выходят сами, но без войск. Кадровые командиры из первой группы не мыслят свою жизнь отдельно от подчинённых, без заботы о них. Они собирают вокруг себя всех, повстречавшихся на пути. Бойцы, со своей стороны, чувствуют настоящих отцов-командиров, верят в их фронтовую удачу и готовы следовать за ними до конца. В этом случае действует как бы закон притяжения.

Лица комсостава из второй группы думают, преимущественно, о личном спасении и собственной безопасности. Около себя они держат только несколько человек, пребывая в уверенности, что маленькой группе легче выйти из окружения, не привлекая внимания противника. Здесь действует не закон притяжения, а закон отталкивания. Бойцы инстинктивно чувствуют, что с таким человеком им не по пути: о командирском долге он уже забыл и действует под влиянием «шкурного интереса».

Одновременно с Галицким воевал на Западном фронте Гавриил Станиславович Зданович, будущий Герой Советского Союза. В его книге «Идём в наступление» есть фрагмент, относящийся к концу июля 1941 года и имеющий отношение к командующему 3-й армией В.И.Кузнецову:

«В ту пору я был начальником оперативного отдела штаба 66-го стрелкового корпуса, державшего оборону от Бобруйска до Мозыря. В одну из ночей со стороны неприятеля вышел к нам отряд красноармейцев – тысяча с лишним человек. Оборванные и голодные, но сохранившее оружие, спаянные отличной дисциплиной, они были вполне боеспособны. Людей вывел из окружения Василий Иванович Кузнецов. Меня тогда поразили выдержка и удивительная внутренняя собранность генерала. Спокойно рассказывая о трёхсоткилометровом пути отряда по фашистским тылам, Кузнецов был полон такого замечательного оптимизма, что душе слушателя передался от него заряд бодрости …».

С 1 августа 1941 года 3-я армия под командованием В.И.Кузнецова (член Военсовета Н.И.Бирюков) в составе Центрального фронта вобрала в себя все войска, действующие в районе Мозыря, в том числе и 66-й СК. Начальником штаба армии был назначен генерал-майор А.С.Жадов. Из-за отсутствия серьёзного редактирования, Википедия изобилует фейковой информацией. В заметке, посвящённой генералу В.И.Кузнецову, утверждается, что последний в конце ноября 41-го при назначении на должность командующего 1-й Ударной армией был принят Сталиным. И тогда же, будто бы, Кузнецов невзначай, без умысла назвал вождя дураком.

Открываем «Журнал регистрации» за ноябрь 1941 года и убеждаемся, что этот генерал на приёме у Сталина не был. Возможно, какой-нибудь читатель возразит, что фамилия Кузнецов встречается на приёме 7 ноября 41-го года. Однако, речь идёт о наркоме ВМФ, что подтверждается обращением к Алфавитному указателю на том же сайте. Более того, из того же Алфавитного указателя следует, что В.И.Кузнецов на приёме у Сталина никогда не бывал (ни до, ни после ноября 1941 года).

Комдив Галицкий через несколько дней после выхода из окружения (19 июля) получил приказ оставить свою 24-ю СД и немедленно вступить в командование 67-м стрелковым корпусом. Повышение в должности – это признание заслуг, поэтому оно не может не радовать кадрового командира. С другой стороны, огорчало расставание с дивизией, ставшей родной. Корпус – это три стрелковые дивизии, а также другие части и подразделения. Обстановка на фронте требовала быстро войти в курс дела и сделать 67-й СК более боеспособным, чем он был ранее. Дела в этом направлении продвигались успешно, но во время артналёта противника комкор был ранен и 14 августа самолётом вывезен в Москву.

Лечение предстояло непростое и длительное, поэтому Галицкого из московского госпиталя направили в более тихое и безопасное место – в свердловский военный госпиталь. В первых числах января 1942 года Галицкий, признанный медкомиссией здоровым, покинул Свердловск и приехал в Москву за новым назначением.

«Хмурым январским днём прямо с Казанского вокзала отправился в Генеральный штаб. И едва войдя в здание, буквально столкнулся с выходящим генерал-лейтенантом В.И.Кузнецовым – бывшим командующим 3-й армией. Оказалось, что теперь он командовал 1-ой Ударной армией. Расспросив о здоровье и узнав, что я ещё не успел получить назначения, В.И.Кузнецов предложил мне должность своего заместителя.
— Сейчас армия, — сказал он, — после успешных боёв под Москвой выведена в резерв Ставки Верховного Главнокомандования в район Клина. Войска пополняются личным составом, получают новое вооружение, напряжённо обучаются. Дел много, готовимся к скорому наступлению. Будем вас ждать.».

Предложение Кузнецова Галицкому понравилось, и он дал согласие. Командарм отправил в Ставку своё представление по поводу Галицкого и отбыл в войска. Самому Галицкому предстояло в течение нескольких дней с волнением ждать приказа о новом назначении. Переход лиц командного состава на армейский уровень управления требовал более тщательной проверки, а также личного одобрения со стороны Верховного Главнокомандующего. Таким образом, Сталину впервые пришлось самому знакомиться с личным делом претендента и получить положительные резолюции со стороны ЦК ВКП(б) и компетентных органов.

С этого момента Галицкий попал в поле зрения Сталина, который имел привычку следить боевой (и не только) судьбой своих наиболее талантливых генералов. Речь идёт, прежде всего, об их рациональном использовании в решающих сражениях. Вскоре Галицкий приступил к исполнению обязанностей заместителя командарма по боевой подготовке. В боях под Старой Руссой в феврале 42-го он возглавил ударную группу войск 1-й Ударной армии (извините за тавтологию).

«С утра 16 февраля на всём фронте нашей группы немецко-фашистские войска возобновили контратаки. Вскоре появились в воздухе до двух десятков «мессершмиттов». В ходе воздушного боя звено фашистских самолётов прорвалось к нашему наблюдательному пункту. Вокруг стали рваться бомбы. Последнее, что запомнилось, — визг осколков, дым и гарь. Потом почувствовал, что теряю сознание. Очнулся лишь на следующий день в госпитале в Москве. Ранение оказалось тяжёлым. И вот опять Свердловск, снова долгие месяцы лечения. Экое невезение!».

Шёл сентябрь 1942 года, когда Галицкий снова прибыл в Москву за очередным новым назначением. Заместитель наркома обороны по кадрам генерал-майор А.Д.Румянцев предложил немного поработать в тылу для укрепления здоровья, но Галицкий твёрдо заявил, что его место только на фронте. Румянцев сказал, что доложит о его просьбе наркому, то есть Сталину.
«Через два дня меня вызвал начальник Генерального штаба генерал-полковник А.М.Василевский. Мы знали друг друга давно. Ещё в начале 30-х годов, когда я командовал 3-м полком Московской Пролетарской стрелковой дивизии, Александр Михайлович часто бывал у нас в полку. Он работал в то время в Управлении боевой подготовки. Встретились тепло, как старые знакомые. Потом Василевский весьма решительно, как бы заранее отвергая возражения, сообщил, что Ставкой Верховного Главнокомандования я назначен командующим войсками 1-й резервной армии, штаб которой находится в Тамбове.».

Огромный должностной рост за короткое время: от комдива до командующего армией. Но в душе Галицкого особой радости не было. Армия только начала своё формирование. Следовательно, пройдёт несколько месяцев, прежде чем она достигнет необходимой боеспособности, а ему после длительного пребывания в госпитале очень хотелось вновь окунуться в боевую работу. Об этом он откровенно поделился с Василевским. Впрочем, оба понимали, что приказ есть приказ и необходимо его выполнять.

Можно предположить, что Сталин поинтересовался у Василевского, как Галицкий воспринял своё назначение. Начальник Генштаба не стал скрывать, что Галицкий был разочарован тем, что теперь много времени придётся провести в тылу, занимаясь формированием армии. Вождь из лучших побуждений специально поставил Галицкого на командование резервной армией. Ему докладывали, что Галицкий далеко не лучшей физической форме после лечения. Пусть тогда он проведёт некоторое время в тылу, поднаберётся сил. В горячке боёв подлечиться не получится. Но этот «герой» прямо-таки рвётся в бой. Надо с ним поближе познакомиться.

Поздней ночью 20 сентября 42-го Галицкому позвонил А.Н.Поскрёбышев – начальник секретариата Сталина и сообщил, что вечером 21 сентября его ждут в Ставке ВГК. После некоторой паузы Поскрёбышев уточнил, что в Москву надо ехать автомашиной, пользоваться авиацией не разрешается. В Генштабе Галицкому сообщили, что его вызов в Ставку не связан с делами 1-ой резервной армии. Его привезли в Кремль и проводили в приёмную Сталина.

«В приёмной нас встретил А.Н.Поскрёбышев в форме генерал-майора. Здороваясь, он улыбнулся:
— Кадровики говорили, что вы ещё не поправились после ранения. Не похоже. Выглядите, как когда-то на параде на Красной площади.
Его хорошее настроение как-то сразу передалось и мне. Волнения, владевшего мной весь вечер, как не бывало. Было похоже на то, что речь идёт об ожидавшей меня новой задаче. Прозвучал тихий звонок.
— Входите, — сказал Поскрёбышев.

В кабинете за длинным столом сидели В.М.Молотов, Г.М.Маленков, К.Е.Ворошилов. И.В.Сталин стоял у торца стола, курил трубку. Я представился и доложил о прибытии.
— Как ваше здоровье, товарищ Галицкий? — спросил Сталин.
— Вполне здоров, товарищ Сталин.
— Как идут дела в резервной армии?
— Заканчиваем формирование и подготовку войск. Через две недели будем готовы выехать на фронт.
— Значит, вы вполне здоровы? – повторил вопрос Сталин.
— Абсолютно здоров, товарищ Сталин. Даже забыл о ранах.
— Где лечились?

Я понял, что Сталин хочет услышать от меня о положении в тыловых госпиталях.
— Лечился в Свердловске. Лечение раненых поставлено очень хорошо. Почти все возвращаются в строй. Среди медперсонала много жён военнослужащих, которые работают медицинскими сёстрами, санитарками. Работают без устали день и ночь, как и весь персонал госпиталей. Сталин слушал внимательно, не перебивая. Затем задал мне ещё несколько уточняющих вопросов о состоянии 1-й резервной армии. Я ответил. Обращаясь к членам Государственного Комитета Обороны, Верховный Главнокомандующий сказал:
— Так назначим его командующим 3-й ударной армией? Нет возражений?
Возражений не было.».

По привычке открываю «Журнал регистрации». Немного (всего на три дня) ошибся уважаемый Кузьма Никитович. Беседа со Сталиным состоялась не 21-го, а 18-го сентября 1942 года (вход в 22:30, выход в 22:40). И ещё одна ошибка: среди членов ГКО Маленкова не было, а присутствовал Л.П.Берия. Последний всё ещё числился «врагом народа» и упоминать его было нельзя, так что эту ошибка была вынужденной.

Итак, мы уделили внимание К.Н.Галицкому и В.И.Кузнецову — будущим Героям Советского Союза, которые в труднейших условиях разгрома Западного фронта вышли из окружения вместе с войсками. В плане сравнения остаётся только добавить, что командующий 10-й армией ЗФ генерал-майор К.Д.Голубев вышел из окружения, примкнув к отряду пограничников. Никаких войск с ним не было.

Несправедливо закончить обозначенную тему, не уделив должного внимания тем кадровым командирам Юго-Западного фронта, которые хорошо проявили себя во время первого отпора врагу. 8-й мехкорпус Д.И.Рябышева вёл свои бои, по большей части, самостоятельно ввиду отсутствия связи с вышестоящим командованием. Наличие в корпусе значительного количества танков КВ и Т-34 позволяло успешно прорывать вражеское окружение, хотя силы корпуса были истощены изнурительными переходами и длительными сражениями.

После 7 июля удалось установить связь с командованием фронта. Кирпонос приказал Рябышеву ночью во главе корпуса проследовать через Киев и сосредоточиться в районе города Нежин на левом берегу Днепра. Штаб ЮЗФ также находился на левом берегу в Броварах. По прибытии в Нежин в корпусе насчитывалось около 20 тысяч человек (без группы Попеля). Это – без малого две трети штатного состава корпуса, что говорит о бережном отношении командира к солдатским жизням.

Деятельность комкора Рябышева получила положительную оценку как в Киеве, так и в Москве. Приказом Ставки от 12 июля 41-го он был назначен командующим 38-й армией Юго-Западного фронта. Членом Военного совета стал Н.К.Попель. Последний, будучи политработником, в качестве командира подвижной группы 8-го МК возглавил бои под Дубно. Пробиться к нему и оказать поддержку основными силами корпуса не удалось. Подвижной группе пришлось с боями пробиваться из окружения. Вместе Попелем тогда вышли более 1900 бойцов и командиров.

Ещё одним соединением, которому побеждать врага помогало его мощное вооружение, была 1-я артиллерийская противотанковая бригада генерала К.С.Москаленко. Огневую мощь этой бригады искусно и эффективно использовал командарм-5 М.И.Потапов. Его армии приходилось отступать перед превосходящими силами гитлеровцев, но части и соединения 5-й армии отходили на новые рубежи обороны организованно и по приказу командарма. В результате умелого маневрирования армия смогла раньше немцев занять Коростеньский укрепрайон и стабилизировать оборону Киева.

С 24 июля 1941 года бригаде Москаленко была поставлена задача оборонять мосты через Припять и Днепр в заданных районах и прикрывать отход наших войск на левый (восточный) берег Днепра. В своих воспоминаниях Москаленко отдаёт должное полководческому таланту М.И.Потапова:

«Вспоминая эти давно минувшие дни, я часто спрашиваю себя, случайно ли 1-я артиллерийская противотанковая бригада неизменно оказывалась тогда на самых угрожаемых направлениях. Нет, не случайно. Здесь мне, прежде всего, хочется ещё раз отдать должное командующему 5-й армией генералу М.И.Потапову, его военному таланту. Не сомневаюсь, что он ещё во время боёв за г.Малин предвидел неизбежность отхода наших войск за Днепр, и, не поддаваясь унынию и тем более отчаянию, спокойно и планомерно заботился о создании необходимых условий на этот случай. А так как одним из таких условий, и притом весьма важным, было обеспечение путей отхода и в особенности переправ, то их оборону он заблаговременно и поручил 1-й артиллерийской противотанковой бригаде.

Читатель помнит, конечно, что 5-я армия находилась на направлении главного удара группы армий «Юг». Если же к этому добавить, что 1-я артиллерийская противотанковая бригада, как следует из рассказанного выше, неизменно оказывалась там, где была наибольшая угроза, то станет очевидно: кто-то заботился о том, чтобы она оказалась в самом «пекле». Заботился об этом командующий армией. Так было под Владимиром- Волынским и Луцком, под Клеванью и Ровно, под Новоград-Волынским и Коростенем.».

В украинском языке слово «пекло» означает ад. Со своей, стороны командарм Потапов не оставляет без внимания пребывание 1-й ПТАБ в «самом пекле» и отмечает её славные боевые заслуги. Свой первый орден Ленина комбриг Москаленко получил именно по представлению Потапова на основании Указа Президиума Верховного Совета СССР от 22 июля 1941 года. Следует иметь в виду, что от момента представления и до выхода Указа, проходит несколько недель. По существовавшим правилам, ходатайство о награждении такой высокой наградой, как орден Ленина, перед направлением в Москву обязательно проходило процедуру одобрения со стороны Военного совета фронта.

В целом, подводя итог тому, что известно о командующем 5-й армией, можно сделать вывод о том, что генерал-майор танковых войск Михаил Иванович Потапов был одним из наиболее ярких и талантливых командармов на начальном этапе ВОВ.

Командир 15-го стрелкового корпуса полковник И.И.Федюнинский – ещё один персонаж главы «Первый отпор». После отступления от госграницы, корпус в составе 5-й армии ЮЗФ выполнял задание по прикрытию Киевского оперативного направления от рвущихся к столице Советской Украины гитлеровских войск. Федюнинский вспоминает:

«К 9 июля, как и предусматривалось директивой Ставки, соединения и части корпуса отошли к линии Коростеньского укреплённого района, построенного на старой государственной границе и законсервированного перед войной. Здесь имелось значительное количество железобетонных долговременных оборонительных сооружений».
«Более десяти дней продолжался бой за Малин. За это время войска 15-го корпуса нанесли серьёзные потери 262-й и 113-й пехотным дивизиям противника.».

«К вечеру 7 августа войска 5-ой армии прочно закрепились вдоль железной дороги Коростень-Киев и держали здесь оборону до 20 августа. Это создавало постоянную угрозу флангу и тылу группы армий «Юг» и сковывало на этом направлении семнадцать пехотных дивизий противника. Но 19 августа в связи со сложившейся на юге Украины обстановкой Ставка Верховного Главнокомандования поставила перед войсками Юго-Западного фронта задачу отойти на рубеж реки Днепр. Корпус совершал марш, когда офицер связи доставил пакет непосредственно из штаба фронта. Содержавшийся в пакете приказ подчинял мне ещё несколько частей и возлагал на меня ответственность за оборону Чернигова.».

К этому времени (с 12 августа 41-го) Федюнинский получил звание генерал-майора, и его ждал вызов в Москву для назначения на должность командующего армией. Тепло простившись с командармом Потаповым, с которым они вместе воевали ещё на Халхин- Голе, Федюнинский покинул Юго-Западный фронт. В командование 15-м СК временно вступил полковник М.И.Бланк, но через три дня он был убит во время контратаки. 3-го сентября Потапов приказал К.С.Москаленко принять командование 15-м стрелковым корпусом. Хорошо, что достойные командиры, получившие боевой опыт в трудных условиях, успешно продвигались по службе и занимали более высокие и ответственные должности. Так создавался кадровый потенциал на пути к грядущей Победе.

Кадровые изменения коснулись и некоторых высших чинов военного ведомства. Потеряли свои руководящие должности нарком Тимошенко и начальник Генштаба Жуков. Сталин понимал, что эти лица злоупотребили его доверием до такой степени, что вполне сознательно не выполняли важнейшие указания руководства страны. Закономерно возникают вопросы: Почему Сталин не стал строго наказывать этих руководителей, ограничившись их переводом в войска, почему отказался открывать следственные действия?

Вождь был против крутых мер, исходя из двух главных соображений. Во-первых, он опасался полной дезорганизации управления страной и вооружёнными силами в тот критический момент истории. Ещё не были забыты уроки Первой мировой войны, когда в России люди, почти не таясь, рассуждали об измене в пользу немцев как внутри императорской династии, так и в генеральской среде. В итоге, такие настроения народных масс на фоне экономических трудностей привели к двум революциям 1917 года (Февральской и Октябрьской).

Вот почему, из-за угрозы развала страны и гибели государства, следовало всеми силами укреплять единство народа с руководством страны и её вооружёнными силами. Народ должен доверять существующим институтам власти. Всякие разговоры об измене и предательстве необходимо решительно пресекать. Без монолитного единства всего советского общества фашистскую Германию не одолеть. Пусть пока будет тяжело, но нам есть что терять, поэтому каждый гражданин обязан или сражаться с врагом, или приближать Победу своим трудом.

Второе соображение заключалось в том, что Сталин чувствовал личную вину и личную ответственность за продвижение и назначение этих лиц на самые высокие должности в военном ведомстве. Раз так, то он и должен исправить допущенные кадровые промахи, приняв на себя руководство и командование Вооружёнными силами Советского Союза. Происходить это должно не одномоментно, а постепенно и исключительно по соображениям текущего момента. Читаем на эту тему в книге Г.К.Жукова:

«16 июля 1941 года Смоленск почти полностью был занят вражескими войсками. 16-я и 20-я армии оказались окружёнными в северной части города. Однако они не сложили оружия и сопротивлялись ещё почти десять дней, задержав тем самым наступление немцев на московском направлении. Потеря Смоленска была тяжело воспринята Государственным Комитетом Обороны и особенно Сталиным. Он был вне себя. Мы, руководящие военные работники, испытали тогда всю тяжесть сталинского гнева.».

Да, тяжело было бедному Жукову работать со Сталиным. Работать вторым номером у Тимошенко было намного легче. Нарком обороны спокойно реагировал на неудачи наших войск, и он был готов и дальше без лишних эмоций вести армии от одного поражения к другому. Негативная реакция Сталина была вполне обоснованной. В самом деле, если быстрый захват немцами Минска ещё можно было объяснить внезапностью нападения, то в случае Смоленска никакой внезапности не было. Почему же город не смогли отстоять? Уже известно, что 1-го июля 41-го в командование Западным фронтом вместо Павлова вступил генерал-лейтенант А.И.Ерёменко. Должность начальника штаба фронта занял прибывший из Москвы в Могилёв генерал-лейтенант Г.К.Маландин, сменивший Климовских. Оба руководителя сосредоточились на оборонных мероприятиях, могущих остановить дальнейшее продвижение врага. По этому поводу Ерёменко вспоминает:

«Вместе с начальником штаба фронта генералом Г.К.Маландиным мы решили в те дни ряд других неотложных проблем. Начальнику инженерного управления было дано указание укрепить район Могилёва. За три-четыре дня была создана сильная полоса заграждений. Гитлеровцы в течение десятидневных боёв (с 1 по 10 июля) не могли преодолеть наши противотанковые рвы, лесные завалы, минные поля. В результате мы выиграли время и развернули подходившие резервы.

Вплотную занялись мы и вопросом применения зажигательных средств, как эффективного в тот момент способа борьбы с танками. В мирное время мне приходилось присутствовать на занятиях, где проверялось действие КС (горючая жидкость). Узнав, что под Гомелем есть химический склад с запасами этой смеси, мы организовали доставку её на самолётах на фронт. Привезли не менее 10 тысяч бутылок. Тотчас же был отдан приказ частям о проведении инструктивных занятий с командным составом и о скорейшем обучении специальных противотанковых истребительных команд.».

Следует добавить, что и после преодоления противотанковых сооружений немцы не сразу смогли захватить Могилёв. Его защитники (военнослужащие и местные жители) 23 дня (в общей численности) удерживали город, даже после его полного окружения. С учётом того, что Могилёв – крупнейший в Белоруссии узел железных и шоссейных дорог, можно было бы, в своё время, отметить подвиг его защитников путём присвоения почётного звания «Город-герой». Ерёменко продолжает:

«4 июля на Западный фронт в качестве командующего с сохранением своих основных обязанностей прибыл народный комиссар обороны Маршал Советского Союза С.К.Тимошенко, я назначался его заместителем (приказ подписан 2 июля 1941 г.). К этому времени стало ясно, что основные силы немецко-фашистская армия сосредоточила на центральном участке советско-германского фронта для нанесения удара на Москву. Передачей командования фронтом наркому обороны имелось в виду укрепить руководство войсками.».

Свою роль Тимошенко – главный наступальщик Красной Армии — после прибытия к местам боевых действий видел исключительно в том, чтобы, не откладывая дело в долгий ящик, организовать мощный и глубокий контрудар. Как раз к этому времени для помощи фронту подошли свежие соединения: 5-й и 7-й механизированные корпуса, каждый из которых имел свыше 700 танков. Ерёменко признаётся, что замысел Тимошенко «шёл вразрез с теми мероприятиями, которые намечались до вступления Тимошенко в командование фронтом». Другими словами, нарком обороны всё поломал.

Начальник Генштаба Жуков обязан был предостеречь наркома от поспешного ввода в бой мехкорпусов с учётом своего негативного опыта, но Жуков ничего подобного не сделал. Результат оказался предсказуемым: как только мехкорпуса обнаружили свою активность, немецкая авиация обрушила бомбовые удары на корпусные соединения, а затем в бой вступили танковые и моторизованные войска. Пришлось отступать в тяжёлых условиях. Ерёменко делает такие выводы:

«Основными причинами неудач механизированных корпусов были: отсутствие авиационного и зенитно-артиллерийского прикрытия, массированные удары вражеской авиации, недостаточно налаженное взаимодействие между корпусами, а также между танками, артиллерией и стрелковыми частями; отсутствие необходимой чёткости и в руководстве войсками.».

Из содержания тех глав книги Ерёменко, которые имеют отношение к Смоленской битве, можно констатировать, что оборона самого города не ставилась Тимошенко в качестве главной задачи. Незадолго до 16 июля он просто устранился от управления войсками, поручив Ерёменко самому заняться обороной Смоленска. А что мог сделать Ерёменко, если ему предстояло управлять ослабленными непрерывными боями войсками, боевая мощь которых многократно уступала силам и средствам наступающих немецких войск? И это при условии, что никаких резервов нарком для обороны города Ерёменко не передал.

Ситуация могла быть более благоприятной, если бы 5-й и 7-й мехкорпуса не потеряли свою боеспособность после атак на второстепенном направлении, а оставались в резерве фронтового командования. Ведь их суммарная мощь во много раз превышала те силы, которые защищали Могилёв. Так думал Ерёменко, но ничего изменить было уже нельзя. Похоже на то, что о защите Смоленска Тимошенко не очень беспокоился. Возможно, он исходил из своих собственных планов, основанных на том факте, что до Аляски было ещё очень далеко.

18 июля 41-го в кабинете Сталина состоялось совещание совместно с членами ГКО Молотовым, Маленковым, Берией. Присутствовали Тимошенко с Жуковым (вход в 20:25, выход в 23:55). Конечным итогом совещания стал Указ Президиума Верховного Совета СССР от 19.07.41 о назначении И.В.Сталина народным комиссаром обороны СССР. На следующий день, 20 июля Жуков впервые встретился со Сталиным-наркомом (вход в 15:40, выход в 18:15). Можно предположить, что вождь не был удовлетворён либо содержанием разговора с начальником Генштаба, либо результатами его деятельности. Во всяком случае, больше Сталин Жукова в оставшиеся июльские дни к себе для разговора не приглашал.

Для Жукова наступили тягостные дни неопределённости и тревожного ожидания: Сталин о нём либо забыл, либо игнорировал. Однако, прослеживалась сталинская линия на устранение от руководства Вооружёнными силами СССР представителей сплочённой команды «сослуживцев по КОВО» во главе с Тимошенко. Жуков уже лишился двух своих надёжных помощников: Ватутин стал начальником штаба Северо-Западного фронта, а начальник Оперативного управления Маландин занял аналогичную должность на Западном фронте. Жуков понимал, что скоро наступит его черёд, и что Сталин сейчас занят подбором новой команды для Генерального штаба.

Жуков-писатель, подойдя к описанию этого периода своей жизни, решил кое-что подправить. Саму прожитую жизнь изменить невозможно, но её описание, её историю возникает желание скорректировать. В результате такой операции в книге Жукова появляются вымышленные эпизоды с его участием, например, такой:

«В конце июля мне позвонил А.Н.Поскрёбышев и спросил:
— Где находится Тимошенко?
— Маршал Тимошенко в Генеральном штабе, мы обсуждаем обстановку на фронте.
— Товарищ Сталин приказал вам и Тимошенко немедленно прибыть к нему на дачу, — сказал А.Н.Поскрёбышев.
Мы считали, что И.В.Сталин хочет посоветоваться с нами о дальнейших действиях. Но оказалось, что вызов имел совсем другую цель.
Когда мы вошли в комнату, за столом сидели почти все члены Политбюро. И.В.Сталин в старой куртке, стоял посередине комнаты и держал погасшую трубку в руках».

Из дальнейшего жуковского повествования следует, что Политбюро после обсуждения решило освободить Тимошенко от обязанностей командующего войсками Западного фронта и назначить вместо него Жукова. Но для окончательного решения, оказывается, потребовалось мнение на этот счёт самого Жукова. Каков сюжет, а? Позиция Жукова может перевесить согласованную позицию членов Политбюро! Как будто, так и получилось. Поскольку Тимошенко всё время молчал, то Жуков стал убедительно доказывать, что под командованием Тимошенко ситуация на фронте уже улучшилась, что войска в него верят и потому не следует ничего менять.

«М.И.Калинин, внимательно слушавший, сказал:
— А что, пожалуй, правильно.
И.В.Сталин не спеша раскурил трубку, посмотрел на других членов Политбюро и сказал:
— Может быть, согласимся с Жуковым?
— Вы правы, товарищ Сталин, — раздались голоса,— Тимошенко ещё может выправить положение.
Нас отпустили, приказав С.К.Тимошенко немедленно выехать на фронт.».

Что сказать на всё это? Во-первых, Жуков неправильно представил расстановку кадров на тот момент времени. По его версии, Тимошенко всё ещё совмещал должности наркома обороны и командующего войсками ЗФ и потому имел право находиться в Москве. На самом деле, пост наркома он потерял 19 июля 1941 года. Получается, что Тимошенко самовольно, без разрешения наркома обороны Сталина в конце июля оставил вверенные ему войска, чтобы в комфортных условиях проживать в Москве. Мог ли реальный Тимошенко совершить такой поступок, подпадающий под суд военного трибунала? Конечно, нет! Реальный Тимошенко находился на своём командном пункте в районе Вязьмы. В связи со стабилизацией фронта вопрос о смене командующего вообще не стоял на повестке дня.

Во-вторых, во время войны Сталин не проживал и не ночевал на даче. Совмещение сразу нескольких важнейших государственных должностей требовало его постоянного присутствия в Москве и экономии каждой минуты текущего времени. Основную долю рабочего времени занимала работа с документами. Эту работу Сталин выполнял в своём кабинете в кремлёвской квартире. Только в конце рабочего дня он поднимался на этаж выше и попадал в свою приёмную. Во время приёма посетителей вождь получал полезную информацию и давал поручения исполнителям. При наличии такой властной структуры, как Государственный Комитет Обороны, Сталину не было необходимости собирать за городом членов Политбюро для решения текущих вопросов.

В-третьих, в конце июля немецкие самолёты уже бомбили Москву и её окрестности. Не могло быть и речи о том, чтобы собирать в незащищённом месте самых видных руководителей страны и тратить драгоценное время на переезды. Временем людей, находящихся на государственной службе, Сталин дорожил так же, как своим, и учитывал, что каждый член высшего партийного органа (кроме М.И.Калинина) курировал работу сразу нескольких наркоматов.

И наконец, при описании места действия Жуков рисует те времена, когда в здании Генштаба кабинеты наркома обороны и начальника Генштаба находились рядом на одном этаже. Действительность же такова, что с 22 июля 41-го немцы начали бомбардировку столицы. По воспоминаниям А.И.Микояна, бомбы шесть раз падали на территорию Кремля, имелись жертвы. В целях безопасности, и Сталин со своим секретариатом, и работники Генштаба переехали в другое здание на улице Кирова. Сергей Матвеевич Штеменко, летом 41-го работавший оператором Генштаба, вспоминает:

«Станция метро «Кировская» тоже была полностью в нашем распоряжении. Поезда здесь уже не останавливались. Перрон, на котором мы расположились, отгораживался от путей высокой фанерной стеной. В одном углу – узел связи, в другом – кабинет Сталина, а в середине – шеренги столов, за которыми работали мы. Место начальника Генштаба – рядом с кабинетом Верховного.».
«И.В.Сталин в свой подземный кабинет спускался лишь при объявлении воздушной тревоги. В остальное время он предпочитал находиться в отведённом ему флигельке во дворе занятого под Генштаб большого дома на улице Кирова. Там он принимал доклады».

Аналогичным образом освещает ситуацию с Генштабом и А.М.Василевский:
«Ставка и Генштаб помещались тогда на Кировской улице, откуда быстро и легко можно было во время бомбёжки пробраться на станцию метро «Кировская», закрытую для пассажиров. От вагонной колеи её зал отгородили и разделили на несколько частей. Важнейшими из них являлись помещения для И.В.Сталина, генштабистов и связистов.».

Таким образом, А.Н.Поскрёбышеву не было никакой необходимости звонить Жукову и спрашивать о местонахождении Тимошенко. Ему достаточно было просто открыть дверь и тотчас пообщаться с Жуковым. Интересно, что в один из последних дней июля 41-го у лифта на станции метро «Кировская» А.М.Василевский неожиданно столкнулся со Сталиным и его спутниками. Вождь его узнал и первым приветливо заговорил. Как окажется в дальнейшем, эта случайная встреча станет для Василевского счастливым и судьбоносным событием всей его жизни.

Возвращаемся к книге Жукова и его очередной фантазии:
«29 июля я позвонил И.В.Сталину и просил принять для срочного доклада.
— Приходите,— сказал Верховный.
Захватив с собой карту стратегической обстановки, карту с группировкой немецких войск, справки о состоянии наших войск и материально-технических запасов фронтов и центра, я прошёл в приёмную Сталина, где находился А.Н.Поскрёбышев, и попросил его доложить обо мне.
— Садитесь. Приказано подождать Мехлиса.
Минут через десять меня пригласили к И.В.Сталину. Л.З.Мехлис был уже там.
— Ну, докладывайте, что у вас, — сказал И.В.Сталин.».

Цитировать дальше нет смысла по той причине, что 29 июля Жуков на приёме у Сталина не был, как, впрочем, и Мехлис. Всё, что дальше написал Жуков о, якобы, разговоре со Сталиным, это – чистейшей воды «литературщина». Другими словами: «всё, что было не со мной, помню». Цель – представить себя дальновидным и стратегически мыслящим полководцем. Объясняет Жуков и причину, по которой он лишился должности начальника Генштаба. Он, дескать, предлагал немедленно оставить Киев, а Сталин об этом и слушать не желал, после чего Жуков сам попросил об отставке.

На самом деле, мнение Жукова не спрашивали. 29 июня начальником Генштаба вновь станет Б.М.Шапошников, а Г.К.Жуков получит назначение на должность командующего войсками Резервного фронта и 30 июля отбудет к новому месту службы. С 1-го августа А.М.Василевский приступит к исполнению обязанностей начальника Оперативного управления и заместителя начальника Генштаба. Василевский станет для Шапошникова и главным помощником и дублёром. С 11 мая 1942 года он сменит Шапошникова по причине болезни последнего.

Что касается сроков сдачи Киева, то следует принять во внимание следующие соображения. Минск отделяли от старой госграницы 1939 года всего 40 км. Из-за этого в столице Белоруссии опасались строить оборонные предприятия. В этом смысле Киев был городом вполне безопасным, поэтому предприятий ВПК в нём числилось немалое количество. Их следовало эвакуировать подальше от зоны боевых действий.

У наркома вооружений Д.Ф.Устинова на особом контроле находилась эвакуация киевского завода «Арсенал» — крупнейшего предприятия в отрасли. Через неделю после начала войны в Саратовскую область был загружен и отправлен первый эшелон с оборудованием и обслуживающим персоналом. А последний, 36-й эшелон покинул Киев 14 августа. Ставка ВГК принимала во внимание график эвакуации, поэтому решение о начале отвода войск ЮЗФ на левый (восточный) берег Днепра было принято 19.08.41.